Ольга Будугай               

В туннелях таинственной Доры

Историко-документальная повесть

 

Аннотация

Историко-документальная повесть «В туннелях таинственной Доры» раскрывает малоизвестную страницу Второй мировой войны, рассказывает о судьбе бывшего остарбайтера, который со временем становился узником по очереди четырёх концлагерей фашисткой Германии, в том числе подземного сверхсекретного лагеря-завода Миттельбау-Дора. На этом заводе по приказу Гитлера изготовляли сверхсовременное для того времени оружие – ракеты под кодовым названием V-2 (“фау-2”), на которые фюрер возлагал особые надежды в ходе войны после беспрецедентного поражения в Сталинградской битве.

Все факты, имена и события повести документальные, записаны с рассказа самого главного героя – Дмитрия Павловича Савченко, уроженца города Гуляйполя Запорожской области Украины, и проверены по документальным источникам.

 

Вступление

Среди многих документов, которые мне приходилось держать в руках в своей жизни, один заставляет сильнее биться моё сердце и тисками сжимает душу. Это скромная ксерокопия фрагмента общей ведомости узников концлагеря Миттельбау-Дора от 01.11.1944. Её наша семья после долгих поисков получила из Германии. В этом мрачном списке узников есть строчка и о моём отце: Sawtschenko Dmitro («Савченко Дмытро»), категория Pol.R («Политический. Россия»), лагерный номер 12618. Под такой же фамилией числятся ещё 11 человек. Но ни с одним из этих однофамильцев моему отцу так и не было суждено познакомиться ни в том кровавом водовороте искалеченных судеб под горьким названием «война», ни после...

 

Часть первая

Собственной судьбе навстречу

1. Дуб прадеда Карпа

На краю огорода моих родителей стоит огромный дуб, которому уже больше ста лет. С детства я запомнила слова кого-то из старших родственников, что его посадил мой прадед Карпо Карпенко. Так это или нет – об этом сегодня может поведать лишь сам дуб. Этого большущего молчуна можно обхватить руками только вдвоём, а одному человеку – не удастся. Красавец дуб не только защищает от заморозков посаженные под ним овощи, но и дарит каждое лето тень, спасающую им жизнь в жару.

Широко раскинув, будто казацкие плечи, пышные ветви, дуб охраняет весь мой род от всякой беды. Как и большинство крестьянских династий нашей Украины-страдалицы, этого горя полную чашу испил и мой давний род. Но, кажется, больше всех испытаний перенёс мой отец, Дмитрий Павлович Савченко, который несовершеннолетним был принудительно отправленным в Германию остарбайтером, а вскоре прошёл по очереди сквозь ад четырёх концлагерей фашистской Германии...

 

Митя родился как раз на праздник Димитрия Солунского, 8 ноября 1925 года, в крестьянской семье города Гуляйполя на Запорожье. Первенцу обрадовались и отец Павел Павлович Савченко, и мама Оксана Карповна. Молодая пара жила сначала во дворе отца Оксаны Карпа Карповича Карпенко – коренастого мужчины среднего роста и поистине казацкого телосложения. Дед Карпо, наверное, больше всех обрадовался появлению внука. Его дети умирали ещё маленькими. Живыми остались только дочери Оксана и Горпына. Да разве ж на девчонок земли дадут? А её ой как нужно было! Теперь, когда подрастёт внук, обязательно должны на мальчонку отвести кусок землицы. Дед Карпо называл внука только ласкательно – Мытык – и очень им тешился.

Но так и не сбылись мечты старика о земле. Наоборот, вскоре пришлось зятю Павлу Савченко самому отвести в колхоз свою коровёнку, а дедушка Карпо умер во время искусственного голодомора 1933 года, созданного добивающимися «счастья народу» слугами Сталина. А за пять лет до этой всеукраинской трагедии умерла и двадцатитрёхлетняя дочь Карпа Оксана. Митя потерял маму, когда ему было всего три годика. Ещё меньшей была его сестричка Маня. А случилось это так.

В один дождливый вечер затеяла Оксана печь хлеб. Только вынула из горячей печи хлеб, вдруг заметила, что по улице прошла череда, но их корова во двор не зашла, а побрела дальше. Оксана как была возле жаркой печи в одной сорочке, так и выскочила за калитку. Холодный дождь поливал молодицу всё время, пока она догоняла и загоняла корову во двор. Так и не переодевшись, мокрая до нитки, Оксана загнала корову в хлев и дала ей корм. И только потом зашла в дом. Вскоре она слегла от простуды, переросшей в воспаление лёгких. Умерла Оксана, оставив двух малышей сиротами.

Теперь Павел Павлович стал вдовцом. Спустя некоторое время женился на девушке Улите Кущ. Улита Семёновна родила от него двух дочерей: в 1934-м году – Любу, а в 1936-м – Тоню. Нелегко было супругам поднимать на ноги малышей. К трудностям добавилось ещё и новое горе: в 1936 году умирает двухлетняя Люба.

Нелёгкое детство по-своему закалило дух Дмитрия. Он вырос терпеливым, непривередливым, трудолюбивым. С малых лет научился сам себе давать лад. Ценил мудрое слово, остроумную шутку, верную дружбу. Митя любил игры с соседскими детьми, не прятался за чужие спины, если приходилось в драке постоять за себя или защитить более слабого. Самыми лучшими друзьями у Мити были Вася Шамрай из семьи врача и сирота Федя Брыленко, находившийся на иждивении у колхоза. Федя был на два года моложе Мити и тянулся к нему, как к старшему брату. Федя часто бывал у Мити дома. Улита Семёновна кормила обедом обоих. Особенно Феде нравился её вкусный борщ.

Дмитрий уже в юности умел многое делать собственными руками. Помогал отцу работать в колхозе и дома. Отец Павел Павлович научил Дмитрия ухаживать за пчёлами, садом, виноградом, брал его на охоту на зайцев и пернатую дичь. Сам же Павел Павлович многому научился у своего отца Павла Филипповича, который дома выпекал хлеб, булки. Жена Павла Филипповича Анастасия продавала выпечку на базаре. Родительский опыт помог Павлу Павловичу Савченко после нескольких лет работы в колхозе трудиться в Гуляйпольской пекарне.

В годы искусственного голодомора, когда умер дед Карпо, Митя начал пухнуть. Спасло от смерти только то, что на перемене в начальной школе на Бочанах ученикам один раз в день давали по тарелке супа. Дома же есть было нечего: приходилось радоваться даже «маторженикам» из листьев берестка, растущего во дворе. Ходили в степь выливать водой из нор сусликов, мясо которых в те годы считалось просто деликатесом.

Подворье семьи Савченко было расположено на улице Набережной, идущей вдоль речки Гайчур. По обе стороны Гайчура на несколько километров вытянулся весь город Гуляйполе. В этих краях всё так и дышало степью и волей. Само название речки Гайчур в переводе с тюркского означает «речка, вольно текущая в степи». А название городка? Только вслушаться: «Гуляй, поле!» Не удивительно, что бурные годы первой трети двадцатого века тесно переплелись в Гуляйполе с историей махновской вольницы. В 1985-м году Гуляйполе отпраздновало своё 200-летие. Город родился как селение военных, был разбит на районы, где расквартировали несколько военных сотен Днепровской укреплённой линии. Названия сотен дали имена некоторым районам города и дожили до наших дней: Бочаны, Гуривка, Вербивка и другие.

Семья Савченко жила в районе, именуемом и ныне Бочаны. В 19 веке Гайчур был широким и местные жители переправлялись на противоположный берег на бочках. Отсюда и название Бочаны. Противоположный берег Гайчура выше, поэтому его жителей называют горянами или гурянами, а их район обитания – Гуривка. Не раз подростки-бочанцы мерялись силами с гурянами, доходило даже до «стенки на стенку». Участником этих баталий на лугу возле речки приходилось бывать и Мите. А старый дуб деда Карпа оставался молчаливым наблюдателем этих сражений.

Уже в дни юности Мити дуб был таким большим, что из его мощных ветвей изготовили несколько добрых бочек для солений на зиму. Дуб всё рос, становился гуще, шире, тянул свои зелёные руки к солнцу. А над его пышной кроной ветрами проносились события, свидетелем которых был и остаётся сейчас наш могучий красавец.

2. Новый отсчёт времени

После окончания начальной четырёхклассной школы на Бочанах Митя продолжил учёбу в средней школе номер 1 в центре Гуляйполя. Отец работал бригадиром в колхозе «Красноармеец», Улита Семёновна – в огородной бригаде этого же колхоза.

Началось лето 1941 года. Митя окончил шестой класс. Помогал родителям, радовался летним каникулам вместе с друзьями Васей и Федей. Сестричка Маня окончила четырёхклассную школу, а Тоне было только 5 лет.

Погожим утром 22 июня 1941 года отец велел Мите отвезти на лошадях в больницу на перевязку учителя первой школы Никиту Никитовича Лютого. Митя запряг лошадей в бричку-бедарку и отвёз учителя на перевязку.

Никита Никитович вышел, хромая, из больницы. Митя ожидал его на улице, пока делали перевязку. Вид у учителя был озабоченный, он серьёзно сказал:

– Вот подлечу свою ногу и пойду на войну.

– Какую войну? – испугался паренёк.

– В больнице услышал по радио: Германия нарушила договор о ненападении и начала войну с нами.

Ужасная новость быстро распространялась по городу, в сердца, людей заползала тревога. Мирной жизни наступил конец. С этого момента начался новый отсчёт времени...

 

Уже несколько недель Митя видел отступление Красной Армии. Одна войсковая часть задержалась на некоторое время на Бочанах на постой. На подворье семей Савченко и их соседей Зуйченко расположился лазарет для раненых и больных воинов. У соседей Кравченко и Пурыков жил медперсонал. Почти в каждой семье на Бочанах жили солдаты.

Руководил лазаретом пожилой офицер медслужбы из Кировоградщины. Митя чем-то ему приглянулся, видно, напомнил о его внуках. В то время отец Мити уже воевал на фронте. Юноша потянулся к этому врачу, проявлявшему к нему отеческое внимание. Особенно радовала парня настоящая солдатская форма, подаренная ему врачом. В ней Митя представлял себя настоящим бойцом: ему было неполных шестнадцать, на фронт ещё не брали.

Врач имел кроме медицинского опыта ещё и чувство юмора. Он лечил не только медикаментами, но и тёплым словом, доброй шуткой. Вот один из примеров такого лечения.

Полевая кухня этой части расположилась возле общественного колодца с питьевой водой, недалеко от подворья большой и дружной семьи Шейко. Еду для раненых из кухни приходилось носить совсем молодому бойцу из Беларуси Гавриле. Каждый раз, когда новобранец доставлял пищу в лазарет, врач спрашивал у него:

– Гаврила, а ты обедал?

– Габэдал, – отвечал на белорусский манер новобранец.

– А Митьку сможешь побороть?

– Пабару!

И между Митей и Гаврилой начиналось дружеское состязание по борьбе. А значит – обед у раненых совмещался с весёлым зрелищем-»смехотерапией». Для взрослых это было шуткой, а подростку очень хотелось побороть «настоящего бойца». Поэтому Митя старался изо всех сил.

Гаврила был старше, но ни ростом, ни силой не отличался. Противники перебарывали друг друга по очереди. Бойцы подбадривали обоих. А когда случалось победить Мите, врач сокрушался:

– Гаврила, Гаврила, как же ты с немцем воевать собираешься, если Митьку не поборешь?!

Гаврила начинал новую схватку с парнем, чтобы поднять свой авторитет. Их общий азарт и накал поединка передавался болельщикам. Сцена соревнований повторялась почти ежедневно.

Но и эта воинская часть вскоре покинула Гуляйполе. На память о лазарете у Мити осталась форма, которую он по-прежнему любил надевать. А когда осенью 1941 года немцы вошли в город, Улита Семёновна её уничтожила, чтобы не накликала беды, если бы эту форму нашли фашисты.

Долго не верилось, что оккупанты придут и начнут хозяйничать на родной для нас земле. Митя любил читать о великих полководцах и путешественниках, слушать о них от бывалых рассказчиков. Ему нравились слова великого Александра Невского: «Кто к нам придёт с мечом – от меча и погибнет!» Он знал, что славянская земля всегда достойно встречала врагов. В народе в дни отступления Красной Армии ходила притча о том, что один мудрый старик предрёк: «Фашист дойдёт до Волги, напьётся из неё воды, но этой же водой и захлебнётся. А когда вернётся в Германию – увидит, как на неё наложат крест» (её разделят на четыре части).

История это подтвердила. Но какой страшной ценой!!!

 

3. Полкилограмма муки

Осень 1942 года заканчивалась для молодёжи и подростков оккупированных фашистами городов и сёл Украины в ожидании страшных повесток по поводу отправки в Германию на принудительную работу. 1 декабря 1942 года такую повестку от коменданта Гуляйполя получил и Дмитрий Савченко. Требовали явиться на медкомиссию для отъезда в Германию. Дмитрий избегал этой медкомиссии. Он спрятался на время в доме у своей тёти Марии Семёновны Батрак, живущей в другом районе города, названном в честь выдающегося вождя восставших рабов в Древнем Риме Спартаком.

Спустя несколько дней к ним в Спартак пришла сестра Мити Мария с печальными новостями. Комендант прислал родственникам Дмитрия предупреждение, что в случае ещё одной неявки Дмитрия на медкомиссию вся семья Савченко будет угнана в Германию, а её имущество – конфисковано.

8 декабря 1942 года Дмитрий прошёл медосмотр и вскоре был вывезен вместе со многими земляками в город Эссен на западе Германии. Юноши работали на уборке улиц, разбирали руины домов после бомбёжек. Однако Дмитрию недолго пришлось заниматься этим. В один из дней во время работы его и ещё троих парней неожиданно арестовала полиция. На допросе переводчик сообщил, что ребята обвиняются в краже полкилограммового пакета муки. Ни Дмитрий, ни ещё два гуляйпольца (Павел Шрамко и Костя Чернявский), ни их четвёртый товарищ (Иван из Донецкой области) вины своей не признали, потому что и не видели того злосчастного пакета муки. Сцена допроса проходила под стволом автомата.

После допроса парней отправили по два в две соседние камеры-одиночки; площадь каждой из них составляла всего лишь один квадратный метр. Дмитрий попал в одну камеру с Павлом, а Костя – с Иваном. Сидя на полу с согнутыми в коленях ногами, Митя спиной упёрся в стену. Вскоре он забылся в полусне. Ему виделось большое и грязное не то озеро, не то болото. В мутной воде и на берегу стояло большое стадо телят. Берег был такой топкий, что телята вязли по колено в грязи. На берегу сидел на большом камне начальник лагеря остарбайтеров в Эссене Пётр. Он весь дрожал от холода и натягивал свою рубашку на колени, пытаясь согреться. Пётр приказал Дмитрию самому запрячься в большой воз, доверху нагруженный мешками и стоящий на берегу без лошади.

– Запрягайся и обвези воз вокруг озера! – сердито скомандовал Пётр.

– Не потяну я его по такой грязи, – отвечал Дмитрий.

– А я говорю – вези!

Дмитрий впрягся в воз и начал его тянуть. Тот оказался тяжёлым. Но Митя почувствовал, что воз двигается не с помощью колёс, а плывёт за ним по воздуху. Митя успел сделать почти полный круг, но тут сквозь сон услышал сигнал подъёма и резко проснулся. Когда камеры открыли и всех четверых повели умываться, Митя рассказал об удивившем его сне товарищам.

– Так ты почти дотянул этот воз? – переспросил Костя.

– Почти дотянул, – подтвердил Митя.

– Наверное, немцы тебя отпустят, – искренне обрадовался Костя.

– Эх, жаль, мы не смогли уснуть, – сокрушался Иван, – а то и нам бы приснилось что-нибудь как тебе!

Но в этой же тюрьме от арестованных ранее поляков ребята узнали, что у фашистов таких задержанных на свободу не отпускают. Все они называются превентивно заключёнными – их судьба своевольно решается немцами без суда. А юноши всё же надеялись, что в их деле справедливо разберутся и выпустят невиновных.

 

4. Узник №133

Через три недели четверо задержанных стали узниками превентивного заключения. 2 марта 1943 года парни оказались в концлагере Нидерхаген у города Вевельсбурга. Вместо имени Дмитрию теперь дали номер 133 – всё, что осталось от ранее умершего неизвестного ребятам узника. Павел получил №5, а Костя – №72.

С первых же дней своего лагерного существования парни хорошо усвоили, что человеческая жизнь слишком дёшево оценивалась «истинными арийцами». Из 25 привезённых в транспорте заключённых двух оставили у ворот. На следующее утро ради собственного развлечения и острастки другим невольникам эсэсовцы этих двоих повесили. Впервые в жизни Дмитрий увидел своими глазами гибель невинных людей от беспредела фашистов. Эсэсовцы действовали нагло, будучи уверенными, что их никто никогда не накажет за издевательства над узниками.

Уже спустя десять суток после прибытия в Нидерхаген Дмитрий остался без всех троих спутников. Его товарищи не выдержали лагерного режима и тяжкого труда. Иван, страдая из-за нарыва на пятке, не мог обувать свои голландошуге (обувь узников из деревянной подошвы и кожаного верха) и был отправлен в команду ослабленных узников. Самых слабых эсэсовцы там просто добивали. Уже к концу первой недели пребывания в Нидерхагене Ивана не стало в живых. Следующим погиб Костя Чернявский, которого во время работы эсэсовец убил ударом рукоятки кайла. А Павел Шрамко заболел дизентерией, и его тоже уничтожили в команде для слабых заключённых. Зная, что Митя переживает о судьбе земляков, дневальный их барака тайком показал ему то, что осталось от Павла, – полосатую форму с номером 5.

От каторжного труда Дмитрий и сам был еле жив. Особенно болели сильно израненные руки. Обидно, что они больше всего пострадали не в рабочие дни, а в воскресенье, когда узники имели право отдыхать. Вот как это произошло.

В выходной эсэсовцы устроили себе развлечение. По их приказу заключённые уголовники-немцы заставляли политических узников соревноваться между собой. На деле это обернулось дополнительным наказанием-трудом.

От каждого блока назначили по одной паре заключённых-участников. Эти “спортсмены поневоле” должны были как можно быстрее голыми руками нагрузить гравием полные деревянные носилки, затем вдвоём с товарищем бегом перенести их через мост, развернуться и, вернувшись по мосту назад к куче гравия, высыпать гравий из носилок и тут же опять начать загружать их тем же гравием. Такую процедуру пришлось проделать много раз подряд. Бандиты подгоняли политических. Уголовникам за старание был обещан дополнительный паёк от эсэсовцев. Начальник блока приказал идти на этот «спорт» Дмитрию и ещё одному узнику от их барака.

Эсэсовцы развлекались, пока им не надоело. Бандиты старались вовсю, подгоняя заключённых. В результате каждого уголовника премировали кружкой кофе с бутербродом, а политические еле дотащились до своих бараков: им пришлось радоваться и тому, что остались живы.

Возле барака к Дмитрию подошёл чех Франек и попросил показать ему свои руки.

– Малышка, Малышка, что же стало с твоими руками! – пожалел он.

Сочувствовали и пытались помочь юноше и другие товарищи. А его руки действительно напоминали сплошную рану. Идти же в лагерную больницу-ревир Дмитрию было страшно, потому что слышал, что там не очень нянчились с больными. Чтобы определить работоспособность обратившегося за лечением, ему давали команды «Присесть!» и «Встать!». Если узник не мог сам встать, его отправляли уже не на лечение, а на ликвидацию. Могли, например, просто «шприцевать» – сделать укол с ядом. Горькая шутка бытовала среди узников: «Из концлагеря путь на свободу только один – через трубу крематория». Жизнь и здоровье заключённых действительно ценилась гитлеровцами слишком низко.

И всё же здесь было не только горе. Дмитрий чувствовал и дружескую поддержку своих товарищей по несчастью. Для того, чтобы новичкам дать больше шансов выжить в нечеловеческих условиях, быстрее к ним адаптироваться, бывалые узники заставляли вновь прибывших нести после работы в лагерь трупы погибших во время смены товарищей. Этот приём был одним из этапов своеобразной концлагерной инициации и заострял у новичков инстинкт самосохранения, развивал чувство коллективизма, без которого, в одиночку в концлагере просто не выжить.

После гибели земляков Дмитрий близко сошёлся со своим соседом по койке – русоволосым Леонидом из Ростова-на-Дону. Тот родился в 1924 году на Украине. Позже их семья переехала в Россию, но Леонид не забыл украинский язык. Он попал в Нидерхаген на неделю раньше Дмитрия. Его угнали из дома в Германию для работы на каком-то заводе. Леонид бежал с завода. Его поймали и отправили в концлагерь.

Дмитрию ещё несколько раз пришлось встретиться с Франеком. Чех бережно рассматривал его раны на руках.

– Эх, Малышка, Малышка, какие у тебя руки! – сокрушался Франек, мотая головой.

Чех говорил ещё что-то на своём родном языке. И хотя Дмитрий не понимал всех его слов, но хорошо чувствовал, как из глубины души Франека переливаются в его измученное тело тепло и свет...

 

Вскоре нацисты решили ликвидировать лагерь в Вевельсбурге, который являлся филиалом Бухенвальда. 12 апреля 1943 года транспорт в составе 339 человек (среди которых был и Дмитрий) отправился из Вевельсбурга в Бухенвальд. Он ехал целые сутки, пока не прибыл на станцию Веймар. 7 человек, не выдержав этого переезда без еды и воды, умерли в дороге.

Со станции узников везли грузовиками. Когда поднимались на кузов машины, один эсэсовец ударил Дмитрия прикладом между лопаток за то, что у парня не было сил залезть на машину. Товарищи втянули потерявшего сознание юношу в кузов. Так он и прибыл в Бухенвальд без сознания. Друзья по несчастью внесли его через ворота в лагерь.

Дмитрий пришёл в себя уже на апельплаце, у железных ворот с циничной надписью «Jedem das Seine» – «Каждому – своё».

 

5. «Каждому – своё»

Гитлеровцы построили концлагерь Бухенвальд в 1937 году на склонах горы Эттерсберг в Тюрингии, недалеко от города Веймара. «Бухенвальд» в переводе с немецкого означает «Буковый лес». До тех пор, пока коричневая чума не начала расползаться по Европе, Веймар был известен во всём мире как очаг культуры. Здесь жили и создавали свои шедевры Лукас Кранах старший, Иоганн Себастьян Бах, Кристоф Мартин Виланд, Готтфрид Гердер, Фридрих Шиллер, Иоганн Вольфганг Гёте, Ференц Лист.

Весной 1800 года в замке Эттерсбург был в гостях Фридрих Шиллер. Здесь он закончил свою драму «Мария Стюарт». Многих деятелей искусства вдохновляли живописные дубы и буки этого уголка Тюрингии. Готтфрид Гердер во время прогулки под буками написал своё «Зимнее стихотворение». Здесь Иоганн Вольфганг Гёте написал «Ночную песню странника». Он с восхищением воспевал величественные буки горы Эттерсберг в своих письмах. Мог ли он предположить, что именно эти его любимые деревья в будущем дадут название концлагерю, в котором за 8 лет его существования гитлеровцы будут мучить 238 тысяч человек, а 56 тысяч убьют?

Нацистское правительство старалось придать своим действиям видимость юридически правомерных, чтобы обеспечить себе алиби и оправдать себя в глазах человечества. Но сами законы, введённые им для борьбы со своими политическими противниками, были просто издевательством над элементарными требованиями правосудия.

Начало массовых преследований антифашистов было положено инсценированным самими же нацистами пожаром рейхстага 27 февраля 1933 года. Уже 28 февраля они заставили президента Германии издать декрет о защите народа и державы, который развязал им руки для активных мер против своих политических врагов. Декрет отменил ряд основных демократических прав, записанных в Веймарской конституции, в том числе и свободу личности.

Одним из средств приведения этого декрета в действие было использование властью так называемого превентивного заключения. Распоряжение о таком заключении давалось полицией без предъявления обвинения арестованному. В результате политические противники фашизма, не совершив антизаконных действий, лишённые нормального судопроизводства, попадали за колючую проволоку на неопределённое время.

Превентивное заключение отбывалось в концлагерях, где порядки противоречили самым элементарным правам человека. Никаких юридических мер защиты против использования превентивного заключения не было, арестованный становился мишенью откровенного беспредела.

Уже само строительство концлагеря на горе Эттерсберг стало адом для заключённых, обязанных ежедневно работать по 14-16 часов под окриками и ударами эсэсовцев из сотен «Мёртвой головы». Охранники подгоняли узников дубинками, оружием, придирались к каждой мелочи. Никаких технических средств, облегчающих каторжный труд, не применялось, всё делалось за счёт дешёвой рабочей силы: камни били ломами, носили на плечах, часто бегом. Все камни, которыми позже выслали апельплац для перекличек, дороги в лагере, вокруг него и между казармами, были принесены по одному узниками, обливающимися при этом потом, с кровавыми мозолями на ногах и раздавленными, искалеченными пальцами рук. Горе тому, чей камень покажется эсэсовцу маловатым. Тогда начинался «спорт» – упражнения до потери сознания для одного этого узника или для всей колонны, в которой он работал.

Землю копали лопатами и выносили носилками – большими ящиками, к которым крепились две длинные палки. Для штрафных команд эти ящики были специально ещё большими. Эсэсовцы следили за тем, чтобы носилки не часто опускались на землю и не затягивалось время отдыха. В тех местах, где нужно было выгрести очень много земли для закладки фундамента зданий, использовали вагонетки. Как правило, узники сами, без постоянного присмотра надзирателей, толкали эти вагонетки вверх, через кучи мусора, увязая в грязи, в жару – летом, в мороз – зимой, когда руки примерзали к железу.

Стволы огромных вековых буков, воспетых ранее Иоганном Гёте, заключённые переносили на собственных плечах колоннами по 20-40 человек. Примером особенного садизма эсэсовцев было использование «гужевых колонн»: в обычный сельский пароконный воз запрягали узников, каждому надевали через плечо и грудь шлею, которая цепью крепилась к общей цепи, за которую вся колонна тянула нагруженный воз. Несколько человек подталкивали воз, помогали на подъёмах, держась за спицы больших колёс. Один направлял дышло, руководил возом. Таких гужевых колонн было в лагере четыре. В них запрягались «особенно неполноценные» рабы – евреи и советские пленные.

Эсэсовцы прежде всего заботились о строительстве помещений для офицеров, коменданта, вилл эсэсовцев – «фюрерхаузов», ограды лагеря с 23 сторожевыми башнями, мастерских, позднее – заводских помещений, железнодорожной ветки на Веймар. Строительство же помещений для узников задерживалось или разрешалось только после официального рабочего времени. Узники жили в недостроенных бараках-блоках.

Долгое время люди гибли от голода, жажды, мороза, жары, рабского труда, суровых наказаний. Побои, лишение еды и питья, подвешивание на столбах, порка на штоках-козлах сменялись стоянием по стойке «смирно» до самой глубокой ночи. Однажды после побега «зелёных» (профессиональных бандитов-немцев, носивших на полосатой лагерной куртке зелёный винкель-треугольник) весь лагерь стоял 18 часов на плацу, после чего узникам дали селёдки и картошки без единого глотка воды, а пятерых заложников-антифашистов убили за тех, кто сбежал.

Выходных, досуга в Бухенвальде во время строительства не было.

Зима 1937 года была особенно лютой. А тёплой одежды узникам не давали, шарфы, наушники были запрещены. Для многих это обернулось отморожением конечностей, простудами. В лазарет-ревир лагеря осмеливались обращаться только когда распухшие от мороза ноги не влезали в деревянные гольцшуге. Вместо лечения больные часто находили здесь гибель. Однажды палач Вайнсборн приказал политическому заключённому, обратившемуся в ревир по поводу отморожения ног, сесть на холодную водосточную трубу барака, язвительно заметив: «Садись, сегодня вечером ты вылечишься». Больной так и замёрз сидя...

Построенный за два года Бухенвальд занимал около половины квадратного километра, был ограждён забором из колючей проволоки под напряжением 230 вольт. Ночью освещался маленькими электролампочками. За оградой на одинаковом расстоянии одна от другой стояли 23 высокие трёхэтажные вышки. В двух нижних этажах располагались общие помещения и спальни охраны. Верхний этаж был открыт с трёх сторон. Там круглосуточно дежурил эсэсовец-охранник с автоматом и всегда готовым к стрельбе пулемётом, нацеленным на лагерь. Не раз случалось, что охранники от скуки поднимали стрельбу, убивая при этом невинных людей. Установленный на крыше верхней площадки прожектор постоянно поворачивался, освещая забор и лагерь.

Судьба каждого узника решалась в помещениях самой высокой главной вышки №4, построенной непосредственно над воротами лагеря. Сами ворота были закрыты железной решёткой. С их внешней стороны можно было прочитать надпись: «Право оно или нет – это моё Отечество». С внутренней стороны на решётке было написано: “Jedem das Seine” («Каждому – своё»). У ворот в окошке всегда дежурил блокфюрер и записывал каждого узника, проходящего через ворота в течение дня. Ежедневно утром и вечером через эти ворота выходили и входили большие рабочие колонны, тысячи рабов. Через ворота проходили по пять человек в каждом ряду. По приказу своего капо (от итальянского «capo» – «голова, начальник»; начальник рабочих команд заключённых) все снимали шапки. Сам капо выбегал вперёд и докладывал о численности команды.

Справа к воротам примкнул карцер с двадцатью узкими одиночными камерами, где СС бесконтрольно проводились садистские допросы и пытки. Мало кто возвращался из карцера живым...

Слева работала эсэсовская канцелярия, администрация, радиотрансляционная установка, по которой всему лагерю передавались приказы.

Прямо перед воротами расстилалась огромная площадь для перекличек – апельплац. На нём одновременно могло одновременно выстроиться 20 000 человек. Согласно плану он должен был быть вдвое больше, но к началу войны построили только его половину.

В 1940 году на недостроенной части апельплаца соорудили крематорий с моргом, в 1942 году – деревянные мастерские для производства военного снаряжения. Так называемый магазин для узников строился сознательно долго и медленно. А когда он был построен, в Германии уже царила такая разруха, что в магазине ничего нельзя было купить. При этом на каждом листке бумаге, на открытках, которые разрешалось писать всем, кроме политзаключённых из СССР, было обозначено: «В лагере можно купить всё». Но это «всё» состояло из большого объявления в магазине, на котором на восьми языках писалось: «Распродано».

Ниже апельплаца располагались бараки (блоки) для узников, имеющие свои порядковые номера от 1 до 50. Но жилыми помещениями были только 43 блока, куда до конца войны втиснули 25 000 человек.

В восточной части лагеря были мастерские, хозпостройки, склады, кухня с подвалом для картофеля, прачечная, парники, подсобное хозяйство, отстойник нечистот.

В другой стороне лагеря находились больничный барак и свинарник. Строительству и состоянию свинарника эсэсовцы уделяли пристальное внимание, совсем не так, как помещениям для узников: свиньи откармливались, чтоб обогатить меню эсэсовцев-офицеров. Свинарник был солидным каменным зданием со стойлами для поросят, хряков и свиноматок, где всё было устроено по новейшим образцам. И без того большое количество кухонных отбросов часто увеличивалось искусственно, чтобы поголовье свиней росло. Перед освобождением узников в 1945 году здесь насчитывалось 800 свиней. На каждое животное велись тщательные записи: здесь не прощалось умерших по неизвестной причине, как это разрешалось среди заключённых; здесь не допускалось эпидемий, как это было в переполненных людьми блоках. Свиньи жирели, роскошествовали, плодились. А тем временем рядом с отстойником нечистот соорудили для массы узников малый лагерь, в котором бараки были так забиты людьми, что тысячи умирали от тесноты, паразитов, болезней, антисанитарии. Случалось, что в 12 блоков малого лагеря втискивали до 1 500 узников, то есть больше, чем целый полк.

Ещё тяжелее приходилось обитателям палаточного лагеря, входившего в состав малого. В две большие палатки иногда втискивали до 6  000 людей. Спали вповалку на голой земле, имея только одеяла. В лагере был стройматериал. Староста лагеря попросил у администрации огромной военной деревообрабатывающей фирмы, расположенной на территории Бухенвальда, на некоторое время хоть несколько досок, чтобы заключённые не спали на земле. На складах этой фирмы древесины и досок хранилось на миллионы марок, но не дали ничего. Видно, сам Господь покарал её руководство, потому что спустя несколько дней, во время воздушного налёта на лагерь, весь запас леса на этих складах за считанные часы сгорел дотла.

Помещение для СС и мастерские по производству военного снаряжения занимали площадь вдвое большую, чем было отпущено для заключённых. На восток от жилых блоков большую территорию занимали немецкие заводы вооружения, сокращённо ДАВ (Deutsche Ausrustyngswerke), где работали 2 000 узников.

От лагерных ворот до перекрёстка дорог шла Карачовег – дорога, на которой располагались самые важнейшие строения штаба комендатуры СС. Улица справедливо получила название от бешеных темпов строительства. Выражение-ругательство «Карачо!» закрепилось в языке надсмотрщиков ещё в концлагерях Испании. Он стал иметь значение «быстрый темп, спешка». Здания комендатуры были возведены ещё в первый год строительства лагеря, вобрав в себя боль, пот и кровь измождённых узников, постоянно слышавших приказ эсэсовцев: «Карачо!»

Очень быстро были построены и помещения для сотен соединения «Тюрингия», входившего в состав дивизии СС «Мёртвая голова»: их казармы, столовую, кухню, магазины, зал для собраний, гараж и так далее. Тщательным образом строилось всё для офицеров, а для коменданта – тем более.

Первым комендантом Бухенвальда был штандартенфюрер СС Карл Кох. Он вёл себя, как настоящий палач. Сама верхушка СС сместила его с этой должности в 1942 году, а 3 апреля 1945 года он был казнён СС за содеянные им уголовные преступления. Его жена Ильза Кох тоже обвинялась в убийствах и ряде других преступлений. Так, в первую, очень холодную зиму 1937 года по её капризу узники строили конюшню, манеж для тренировок и верховых прогулок. Много заключённых поморозили там руки и ноги или погибли под завалившимся каркасом крыши, непрочно построенной из-за морозов.

Вторым комендантом Бухенвальда был штандартенфюрер (позже – оберфюрер) СС Герман Пистер, которого в 1947 году за военные преступления американским военным судом приговорили к казни. Но ещё до исполнения вердикта он умер в Ландсбергской тюрьме.

Для развлечения и досуга новоявленного нацистского «дворянства» по приказу рейхсфюрера СС Гимлера в Бухенвальде построили Соколиный двор. В нескольких добротных домах из колод жили в клетках соколы, орлы, ястребы и другие хищные птицы, иногда используемые на охоте. Дома из отборных дубовых колод были красиво оформлены в готическом стиле, с каминами, роскошной мебелью старинных образцов. На этом строительстве погибло много узников. На Соколином дворе постоянно работала команда из 6-10 человек. Во время уборки клеток и кормления хищников птицы часто ранили крыльями и клювами заключённых. Как правило, это заканчивалось заражением крови.

Даже в 1944 году, когда в Бухенвальде умирали от страшного голода, животных и птиц Соколиного двора кормили очень хорошо. Хищные птицы, медведи, обезьяны ежедневно получали мясо, взятое из рациона узников. Медведи имели ещё и мёд, повидло, а обезьяны – картофельное пюре с молоком, овсяные хлопья, печенье, белый хлеб. Заключённые же – только шестую часть хлебного пайка в день и варёную свеклу на обед.

 

Так понимали «истинные арийцы» древнее латинское изречение «Suum quique» («Каждому – своё»).

 

6. Солома за белой полосой

В Бухенвальде Дмитрий получил номер 12618. Новичкам обычно отводилось десять суток на карантин. Благодаря действиям подпольной антифашистской организации концлагеря, люди из этого транспорта были на карантине целых 30 суток. Подпольщики воспользовались тем, что в лагере в этот период был огромный наплыв транспортов. Но о существовании своих благодетелей-подпольщиков узники из Вевельсбурга тогда ещё и не догадывались.

Дмитрия поселили в блок №41, в котором жили заключённые из СССР, входившие в состав разных команд. Офицер СС, назначенный для присмотра за порядком в блоке (блокфюрер), приказал Дмитрию работать в шахкоманде, на строительстве завода «Густлоф-верке».

Узникам приходилось с помощью кайла, лопаты, тачки, носилок рыть котлованы для закладки фундаментов цехов. Через два года цехов построят целых 13. Здесь 5-6 тысяч узников будут работать в две смены. Цехи будут производить лафеты полевых пушек, винтовки, карабины, револьверы, отдельные детали снарядов «фау», выпуск которых будет осуществляться руками заключённых Бухенвальда и его филиалов. А 24 августа 1944 года завод Густлоф-верке станет главным объектом воздушного налёта авиации союзников.

 

В один июньский день бригадир-форарбайтер повёл Дмитрия и ещё 4-х узников к эсэсовским виллам напилить дров. Стояла жара, и мужчины сняли свои полосатые куртки, чтоб не так жарко было работать. Узники не знали, что согласно лагерным порядкам это запрещалось. Это ненамеренное нарушение заметил эсэсовец Шмидт, отличавшийся особой жестокостью, Он записал номера всех пятерых узников. Это значило, что вечером во время переклички на апельплаце их высекут на штоках – козлах для порки палками или плетьми. Дмитрий видел не раз: по 15-20 таких штрафников натягивали на этих станках, привязывая так, что человек мог двигать только головой. Затем при всех секли, часто до смерти.

Однако, на этот раз их почему-то не наказали. Возможно, и здесь каким-то образом помогли антифашисты. Но Шмидт через сутки отыскал пятерых записанных им узников и осмотрел их тела. Он был возмущён, что не обнаружил следов наказания, поэтому решил поиздеваться над заключёнными по-своему. Через несколько дней он натравил своего вышколенного пса-овчарку на Дмитрия. Живым юноша остался только потому, что пёс был в наморднике. Но избежать его лапищ Дмитрию не удалось. Специально обученная атаковать людей в полосатой одежде (как и все овчарки концлагерей) собака глубоко раздирал юноше голову и спину, пока он не потерял сознание. Дмитрий так и пролежал без сознания до конца работы. Товарищи принесли его в лагерь, заменили ему разорванную псом одежду, перешили номер. Дмитрий пришёл в себя, но его состояние было очень тяжёлым.

Утром, накануне переклички на апельплаце, староста блока, узник-немец с чёрным винкелем-нашивкой на груди, означающей «асоциальный элемент», отослал Дмитрия в другую команду. Это значило, что парень теперь был спрятан подальше от глаз Шмидта. Наверное, этот блокфюрер был каким-то образом связан с подпольщиками или просто проявил человечность.

Теперь Дмитрий входил в состав лагеркоманды, где работало 7 человек. В их обязанности входило на протяжении всего рабочего дня убирать весь апельплац. Требовалось держать его в чистоте при любых условиях. После переклички и выхода узников на работу эта площадь была всегда грязна – не столько от обычного мусора, сколько от пятен крови наказанных. Эсэсовцы и их подручные – профессиональные немецкие бандиты – умели издеваться над своими рабами. Лагеркоманде помогали узники пожарной команды, смывая водой из шланга пятна крови. Разметая эти красные лужи из крови и воды, Дмитрий невольно сравнивал апельплац с ареной Колизея в Античном Риме. Казалось, что здесь ещё совсем недавно до победного конца дрались между собой гладиаторы.

Апельплац был таким большим, что 7 человек лагеркоманды должны били все 8 часов смены мести его без отдыха.

Однажды в предобеденную пору в лагерь начали возить машинами солому для матрасов. Эта солома постоянно высыпалась из машин. Узников лагеркоманды заставили собирать её руками возле ворот. Перед воротами была проведена белая полоса, считавшаяся границей концлагеря. Если кто-либо из заключённых её переступал, его убивали или арестовывали за попытку бегства.

Солома оказалась также и на линии, и за ней. Узникам приказали собирать солому и за линией. Дмитрий осмелился сказать охранникам-эсэсовцам, что не имеет права переходить белую границу. В ответ эсэсовцы начали его бить. Дмитрий потерял сознание. Форарбайтер (бригадир, помощник капо) Адольф отправил избитого в ревир. Позже юноша узнал, что Адольф был немецким коммунистом. Адольф посоветовал никому в лазарете не говорить о побоях охранников, а сказать, что поранился от перевернувшейся вагонетки с камнями.

Идти в ревир было страшно, но другого выхода не было. К счастью, там Дмитрия ждала приятная неожиданность: в ревире работал чех Франек, знакомый ещё с Вевельсбурга. Он осмотрел раны парня. Особенно болела пробитая правая сторона головы. Франек выписал больничное свидетельство, выдававшееся на 5 суток с указанием номера узника и даты выдачи. Через 5 суток Франек опять выписал новый листок, достав подпись главврача. Ему удалось таким образом выписать Дмитрию несколько листков. Это поставило юношу на ноги. На перевязки он ходил в свободное время, после работы, в блок к Франеку, а не в ревир – так было безопаснее.

Дмитрий понимал, что Франек рискует, добывая у главврача новые больничные листы для него. Однако расспрашивать об этом не стал: расспросы не были приняты в концлагере – за поиски дополнительной информации и «свои», и «чужие» могли заподозрить в подготовке к побегу. В случае разоблачения лишняя информация могла бы навредить обоим. Здесь не спрашивали имён, фамилий, происхождения даже у своих соседей по бараку: не всем доверяли, боялись также и шпионов, которых было немало.

Лечение продолжалось больше месяца – до самой отправки Дмитрия в первом транспорте в новый неизвестный филиал Бухенвальда – Дору. Накануне отъезда Франек предложил юноше заменить его лагерный номер на другой, взятый у одного из умерших узников, чтобы Дмитрий мог остаться в Бухенвальде. Но парень отказался от такой помощи, потому что не представлял себе собственной жизни под чьим-то чужим именем. Он по своей воле не противился отправке в Дору, идя навстречу собственной судьбе. Эта судьба не стелилась ему мягкими коврами, хотя, принося муки и испытания, давала и возможность противостоять им, закаляла волю и дух узника под номером 12618.

 

Часть вторая

Туннель под горой Кронштейн

1. В зоне особенного внимания СС

Начиная с 1942 года, немецкие концлагеря из принудительных заведений для политических врагов нацизма всё более превращались в трудовые лагеря для нужд военной промышленности. За каждого узника, данного в распоряжение владельцам заводов, лагерная администрация ежедневно имела незначительную сумму, однако лагеря начали себя окупать. Больше всего на войне наживались акционеры, пользовавшиеся дешёвой рабочей силой, имевшие тесные связи с военной верхушкой. Кроме работы на военных заводах, расположенных непосредственно в самих концлагерях, узники трудились и на существующих ранее военных предприятиях. На конец октября 1944 года насчитывалось уже 66 внешних команд основного лагеря Бухенвальд, в которых работали 65 тысяч узников. Самой большей и самой страшной внешней командой очень быстро стала Дора, о которой узники говорили с ужасом.

Начальник полиции безопасности и СД Мюллер слал подчинённым секретные приказы: до конца 1943 года направить в концлагеря не менее 35 000 трудоспособных узников. «Значение имеет каждая пара рабочих рук!» – подчёркивал Мюллер в циркуляре от 17.12.42. Полиция арестовывала здоровых людей, делала их без причин превентивно заключёнными, чтобы военная элита могла наживать на дармовой работе рабов огромные суммы прибыли.

В связи с тем, что важные отрасли промышленности страдали от воздушных налётов, встал вопрос об их переводе под землю. Для этого оборудовались естественные пещеры, угольные шахты, соляные копальни. Новые помещения создавались также и взрывами в середине гор.

Производство снарядов «фау» находилось под особым контролем СС, потому что на них Гитлер полагал особые надежды в ведении затянувшейся войны. Остерегаясь шпионажа, стараясь сберечь секретность этого производства, СС использовала для работы узников. Имперское руководство отдало приказ о том, что такие заключённые являются «носителями тайны», не должны переводиться в другие команды и при любых обстоятельствах не могут быть освобождены. Всеми способами фашисты ускоряли выпуск снарядов «фау», надеясь, что это оружие поможет осуществить перелом в войне и принесёт им победу. Именно этим объясняется бешеный темп строительства заводов под землёй за счёт огромных потерь среди рабов. Эти внешние команды стали настоящим проклятием для узников.

27 августа 1943 года из Бухенвальда прибыл первый транспорт в Дору. В числе прибывших узников был и Дмитрий Савченко. Собственно лагеря пока что не было: его ещё предстояло построить у подножья горы Конштейн недалеко от города Нордхаузена. С этой целью часть прибывших заключённых оставили на поверхности земли, а других, в том числе и Дмитрия, загнали в туннель под горой. Им ещё не скоро и далеко не всем (а точнее – почти никому: всего около дюжине человек) посчастливится вновь увидеть свет солнца.

То, что малоизвестная Дора укрыта тёмным покрывалом секретности, узники поняли ещё в Бухенвальде. Когда им сообщили, что они будут отправлены в Дору, никто толком не знал о ней ничего существенного. Даже один узник категории SV (пожизненно заключённый), побывавший до этого в очень многих тюрьмах, ничего конкретного о Доре сказать не мог.

Узники Доры числились при Бухенвальде. Именно на его адрес приходили письма и посылки «несоветским» узникам: узники из Советского Союза, носящие на груди красный винкель-треугольник с буквой R («русишен», как называли фашисты узников из СССР всех национальностей), не имели прав ни на что. Из Бухенвальда корреспонденция шла в Дору. Умерших и погибших от взрывов, увечий, голодной смерти отправляли в Бухенвальд для кремации. Команда «Дора» считалась филиалом Бухенвальда до 1 ноября 1944 года, пока не получила статус самостоятельного концлагеря с названием «Миттельбау». На тот момент там насчитывалась 31 тысяча узников.

 

В самом конце туннеля действовал секретный военный завод «Дора-А», где гражданские немцы под руководством генерального конструктора Вернера фон Брауна производили ракеты «фау-2». Никого из узников, кроме квалифицированных электриков, туда не пускали. Остальным узникам приходилось работать в 44-х отсеках-галле: строить новые и расширять уже существующие участки туннеля, возводить их металлическую оснастку. По центру туннеля двигался поезд с дизельным двигателем. Заключённые загружали его платформы и вагоны огромными бочками с высококачественной рудой. До начала производства «фау-2» это место служило складом руды. Теперь руду вывозили в Рурский бассейн для переработки.

Грузовые работы для многих узников означали смерть. Никакой механизации не применялось, хотя бочки стояли в несколько ярусов. Из последних сил заключённым приходилось грузить их вручную, под неусыпным присмотром капо, форарбайтеров, эсэсовцев. Многие получали травмы, увечья, надрывались от тяжести. Горе тому, кто ломал себе кости. Таких оставляли без еды. Искалеченные люди становились обречёнными на голодную смерть где-то между теми же злосчастными бочками с рудой. Похоронная тодкоманда еле успевала по запаху трупов обнаруживать умерших и отправлять их в крематорий Бухенвальда. В галле №36 сплошной серой массой, горами эти трупы валялись, ожидая последней отправки.

Туннель напоминал огромного дракона, который каждую неделю поглощал всё новые и новые партии смертников из очередных транспортов и всё никак не мог насытиться. Дмитрий попал в него в числе самых первых жертв и полностью испытал на себе все ужасы этого настоящего ада. Условия существования были поистине нечеловеческими, отсутствовала элементарнейшая гигиена: мыться и пить воду из крана, который был один и охранялся эсэсовцами, запрещалось, потому что помои не могли входить в каменный пол туннеля. Люди работали по 12 часов в сутки, разделённые на две смены. Кормили только тех, кто отработал всю смену и при этом умудрялся не стать калекой.

После смены узникам выдавали по одному литру похлёбки из брюквы, по одной буханке хлеба на троих человек, по одной столовой ложке сыра или потоки. Поев и выпив кружку кофе, заключённые тут же мгновенно засыпали мёртвым сном прямо на своём рабочем месте. Спать приходилось на голом камне, кутаясь в худенький плащ-мантель и тонкое одеяло.

О выходных в Доре речи не велось. Отсутствовали даже обычные во всех концлагерях переклички. Счёт численности узников вёлся по количеству прибывших и умерших. Живые заключённые были похожи на ходячие скелеты.

 

2. Капо Вилли

Среди прибывших из Бухенвальда в Дору узников был и товарищ Дмитрия по Вевельсбургу Леонид из Ростова-на-Дону. Вдвоём им было легче терпеть лагерные испытания. Собственно никакого лагеря на новом месте никто не увидел. Вместе с другими узниками Дмитрий попал в туннель.

Утром из числа категорий пожизненно (SV) и превентивно (BV) заключённых немцев были назначены капо и форарбайтеры для вновь созданных команд. В этом транспорте не привезли немецких и австрийских политузников, а только уголовников.

Дмитрий попал в строительную команду, возглавляемую капо Вильгельмом. Этому высокому мужчине было уже лет 60. Статный, светловолосый, немногословный, он отличался от других капо. Позже узники стали называть его просто Вилли. Относились к нему с уважением, так как подметили, что новый капо действует рассудительно, мудро, справедливо.

В первый рабочий день Вилли повёл новую команду вглубь туннеля, где стояла непривычная мёртвая тишина. На большом расстоянии одна от другой горели электролампочки. Пройдя мимо первой галле, вышли на ту, где проходило железнодорожное полотно. Дальше в глубь туннеля капо повёл всех уже вдоль колеи. Скоро почувствовали запах взрывчатки, а перед глазами встал белый туман. Перед приходом узников гражданские немцы, жители Нордхаузена, совершили здесь взрывы: доверять взрывные работы узникам категорически запрещалось.

Теперь предстояло освободить это место от осколков, погрузив камни вручную на платформы поезда. Требовалось, чтобы вес каждого камня не превышал 5 килограммов. Огромные куски приходилось разбивать на части молотом. Убрав камни, узники должны были зубилами и молотками выравнивать пол туннеля. Затем равнялись его стены на высоту поднятой руки. Весь мусор, пыль, мелкие камешки, гравий выносили на платформы собственными шапками. Ими же подметали пол.

Отработав свою первую смену – с 6 часов утра до 6 вечера – узники получили заработанную еду. А на их место уже заступила такая же строительная команда второй смены, работавшая с 18 часов до 6 часов утра. Эсэсовцы тщательно следили, чтобы вновь прибывшие заключённые не могли перебежать в команду, уже отработавшую смену. Капо построил свою команду перед офицером СС и доложил о количестве узников, отработавших все 12 часов. Только тогда офицер дал ему письменную справку для получения еды на определённое количество людей у входа в туннель, где уже работала кухня.

В команде у Вилли было 23 рядовых узника. По мере углубления в туннель со временем добавлялись и другие. Среди них было больше всего французов, немного чехов и поляков, а также «русишен» – узников разных национальностей из СССР. К последним относились по-разному. Более доброжелательное отношение Дмитрий чувствовал от чехов и французов, а также жители Югославии и Бельгии. Польские же узники вели себя по-разному: часть из них была доброжелательна, но большинство держалось обособленно, а некоторые – даже враждебно. Мотивировали они это тем, что СССР в начале второй мировой войны не дал Польше разбить немецкую армию. Никто не мог их переубедить в том, что Польша не была способна на такое. Да и на дебаты было мало времени и сил. Изнурительный труд, полуголодное существование, беспросветность своего положения так изматывали людей, что каждый мог думать лишь о том, как бы доработать до конца смены, поесть и хоть немного поспать. Усталость и слабость росли, накапливались и превращались в хронические. Эсэсовцы же и их подручные издевались над рабами без устали.

К маю 1944 года команда уже насчитывала две сотни узников. Многих из прежних транспортов за это время «выпустили на волю» через трубу крематория Бухенвальда. В лексиконе эсэсовцев крепко прижилось выражение «пустить в утиль» – так они с насмешкой говорили о судьбе несчастных жертв.

И всё же и в этом аду людей спасали поддержка и взаимопомощь товарищей. Даже в этих ужасных условиях боролись антифашисты. В Доре их возглавил немец Альберт Кунце. Были и среди других немцев гуманные люди. Например, мудрый капо Вилли предложил очень человечное нововведение, на которое согласились фашисты. Он ввёл новую должность: узник, который уже не мог работать из-за истощения или ран, имел право оставаться сторожем возле вещей работающих товарищей по команде. Заключённые были вынуждены до этого всюду носить с собой все свои вещи, полученные ещё в Бухенвальде – плащи-мантели, одеяла, миски, ложки. Без этого убогого скарба им бы пришлось совсем уж туго. Теперь же вещи можно было сложить на кучу, а самый слабый узник команды оставался их сторожам, а значит – работал. Поэтому немцы и согласились на это нововведение, но при условии: один узник может быть сторожем не более, чем три смены подряд. Если не умер – должен опять идти трудиться с командой. Часто после смены товарищи находили такого сторожа мёртвым на куче вещей, которые он охранял...

Но всё же многим эта трёхдневная передышка вернула жизнь. Чело­вечность капо Вилли спасла многих заключённых не только в его команде, ведь новое правило ввели во всех других командах Доры.

 

3. Рабская судьба «носителей тайны» третьего рейха

В туннеле постоянно шла гигантская стройка: устанавливали металлические конструкции, подъёмные краны, оковывали отсеки-галле, прокладывали вглубь железнодорожное полотно в одной из двух параллельных веток туннеля. Именно эти две ветки и соединялись отсеками-галле. Здесь работало много разных команд. И каждый был занят своим делом, как пчёлы в улье. У надсмотрщиков была всегда одна забота: заработать свежий рацион питания и до 5 суток дополнения к отпуску – и то, и другое эсэсовцам давали за каждого убитого узника. Заключённых донимали не только физические издевательства, но и постоянное психическое давление, ведь «арийцы» обращались с ними как с «неполноценными» рабами.

Через полтора месяца после прибытия в Дору первых транспортов, всех узников собрали в одном месте в туннеле. Дмитрий и его товарищи поняли, что фашисты попытаются всех запугать страшным зрелищем. И действительно: мимо выстроенных команд по железнодорожной колее медленно двигалась платформа с живым узником, насквозь проткнутым через живот железным прутом. Дмитрий видел его лежащим на левом боку на открытой платформе, проплывающей мимо глаз всех удручённых узников туннеля.

Потом перед узниками выступил сам комендант Доры Фёршнер.

– Вы все виноваты в том, что допустили побег этого заключённого. Поэтому живым никто из вас из туннеля не выйдет! – угрожал Фёршнер. – А беглеца повесят сейчас же у всех на глазах!

Но повешенье так и не состоялось – несчастный умер раньше. Теперь все узники стали как бы узаконено со стороны немцев заложниками, а точнее – смертниками этого туннеля. И без того было ясно, что нацисты с самого начала не собирались выпускать из Доры никого живым: таким был приказ верхушки относительно «носителей тайны» рейха. А этот спектакль был разыгран с целью хоть как-то оправдать неправомерность действий фашистов, а заодно – ещё больше сломить волю узников, нагнать страх и выпить дополнительно большую порцию психической энергии. Узники отлично понимали, что никакого побега не было и что это очередная немецкая провокация.

Поступали всё новые партии людей, сразу же становившихся заложниками туннеля. Люди болели, калечились, голодали. Их лишили света солнца и свежего воздуха, а главное – у них изо всех сил служители в полном смысле демонического ордена СС пытались забрать малейшую надежду когда-нибудь освободиться из когтей этого ненасытного туннеля-дракона, держащего жертвы мёртвой хваткой.

 

Накануне 1944 года начали массово прибывать партии бывших итальянских солдат и офицеров, считавшихся в глазах фашистов дезертирами. Дело в том, что по договору между дуче Муссолини и фюрером Гитлером, итальянская армия должна была два года воевать вместе с немецкой на восточном фронте. За этот срок Адольф Шикельгрубер планировал уже отпраздновать свою победу над Советским Союзом. Но два года войны прошли, а конца-края «блиц-крига», этой пресловутой «молниеносной войне», всё ещё не было видно.

Помня о двухлетнем сроке договора, целые военные формирования итальянской армии организованно оставляли фронт и массово возвращались домой. Этот поток итальянцев особенно усилился после огромного поражения немецких частей под Сталинградом. По дороге с фронта фашисты арестовывали итальянцев. Немцы считали, что имеют право поступать с ними, как с дезертирами. Целыми батальонами итальянцев пригоняли прямо в Дору, даже не теряя времени на карантин в Бухенвальде. Их не сразу переодевали из военной формы в полосатую одежду узников. Номеровали итальянцев отдельно, насчитав более 5 000 человек. Эсэсовцы так издевались над ними, что вскоре просто истребили этих людей. Итальянцы грузили бочки с рудой, что значило для большинства голодную смерть калеки...

В марте 1944 года руководство концлагеря, наконец, додумалось организовать для узников прохождение медкомиссии, испугавшись эпидемий болезней, от которых Дора была на волоске. К тому времени ни одного итальянца не осталось в живых на весь туннель – таким плачевным оказался результат фашистской жестокости с союзниками, выполнившими условия договора.

Но в самом лагере у подножия горы Конштейн, в двух отдельных бараках, за колючей проволокой держали команду итальянцев-скульпторов. Потомки великих итальянских мастеров работали над двумя каменными скульптурами-фонтанами. И только когда мастера завершили свои работы, их бараки разобрали, а весь лагерь смог увидеть вдохновенные творения их рук. Это были две мастерски выполненные работы из известняка.

Первая скульптура – огромная чаша диаметром до 5 метров, в которой лежали в воде три исполинских кита. Их головы выглядывали из чаши и смотрели в три разные стороны, а широко расставленные и поднятые вверх хвосты поддерживали каменный круг диаметром до полутора метров. Этот круг служил постаментом для скульптуры женщины с крыльями ангела. Фигура женщины была наклонена вправо, её правое крыло было опущено ниже левого. Она застыла в скорби и плакала без слёз. Казалось, что эта женщина-ангел была распята.

Свою боль и тоску по желанной свободе узники воплотили в камне и в следующей композиции, выполненной не менее искусно. Она состояла из белой чаши, меньшей размером, чем у первой скульптуры. Из чаши с водой поднималось вверх солнце, выполненное из красного камня. С этого солнца каплями сбегала в чашу вода. Сами скульпторы назвали своё произведение «Плач солнца».

Обе скульптуры поражали тех, кто их рассматривал, рождая в душах узников смешанные чувства скорби и восхищения тем, что могут сделать человеческие руки.

Даже в условиях сатанинского прессинга на сознания смертников ничто не могло до конца заглушить естественное стремление человека к свободе и творчеству – тому, что человека и делает человекам, приподнимая и приближая его к замыслу Верховного Творца, создавшего его по Своему образу и подобию, а значит – одновременно и способным творить, и чувствующем потребность в творчестве. Так, в самом Бухенвальде заключённые делали попытки организовывать концерты, выставки, тайные праздники, спектакли, чтобы поднимать дух товарищей и укреплять чувство человеческого достоинства. Всему миру стали известны стихи, песни, рисунки, созданные в концлагерях. Среди них – «Песня узников Бухенвальда», написанная двумя австрийцами – либреттистом оперетт Легара Лёпером-Бедой и венским эстрадным певцом Леопольди:

«О, Бухенвальд, тебя я не забуду,

Ты стал моей судьбой.

Свободу я ценить сильнее буду,

Когда прощусь с тобой.

 

О, Бухенвальд, мы выдержим ненастье,

И нам не страшен рок.

Мы любим жизнь и верим в счастье,

И день свободы нашей недалёк!»

 

4. Наконец – солнце!

И всё-таки Дмитрию и некоторым из его товарищей было суждено выйти из-под земли – настоящего царства Аида – на ясное мартовское солнце 1944 года. Перед выходом он прошёл в туннеле медкомиссию: измерили рост и вес, сделали рентгеносмотр. Особенно придирчиво смотрели, целы ли кости. Юноше удалось выполнить команду врача: «Присесть и встать». А ещё он запомнил свой вес, названный по-немецки одним медиком для записи другим: «Ахтунтдрайсих». Парень, которому уже шёл девятнадцатый год, весил 38 (!) килограмм – половину своего нормального веса.

Дмитрия причислили к здоровым и вместе с другими, протиснувшимися через тиски медкомиссии, отправили в лагерь, уже построенный на поверхности земли, у подножия горы. Долгожданные солнечные лучи осветили измученных теменью, грязнющих, заросших бородами, с длинными волосами и ногтями оборванцев. Впервые за 8 (!) месяцев наконец-то удалось искупаться. Мылись в бане, где всех ещё и постригли. Вместо изношенного тряпья выдали новую одежду. Заменили также и деревянные башмаки-голландки (голландошуге), выдав новые. Выдали и новую посуду.

Причисленные к здоровым могли считать себя заново рождёнными. Совсем другой стороной повернулась Фортуна к больным и искалеченным. Их загнали в пустые бараки и оставили без пищи. Неизвестно сколько людей там умерло такой страшной смертью. Из поднятых на поверхность земли заложников туннеля немцы не досчитались более 200 заключённых. Побегов из туннеля до этих пор не случалось. Оказалось, что трупы многих умерших узники тайно просто замуровывали в туннеле во время строительства. Фашисты поняли, насколько близко они находились от вспышки эпидемии. Теперь перепуганным лагерным начальством вместо 12-часового рабочего дня был установлен 8-часовой. Жить все узники стали в бараках на поверхности земли, и лишь на время работы каждая смена опускалась в туннель. Появилась возможность мыться в бане и даже отдыхать по воскресеньям!

В это время Дора переживала переход из этапа своего строительства в этап серийного выпуска ракет. Адольф Гитлер заверял германский народ, что при помощи нового оружия третий рейх добьётся решающей победы. Он доверил судьбу войны группе учёных – фанатичных приверженцев нацистской партии под руководством профессора Вернера фон Брауна. Чёрные маги от науки колдовали над своим смертоносным детищем в конце тёмного туннеля, в «Доре-А». Ценой забранных у десятков тысяч заключённых жизней в чрезвычайно короткий срок на площади в несколько квадратных километров осуществили проходку двух параллельных штолен с двумя выходами в каждой, а также соорудили 44 огромных цеха-галле.

В январе 1944 года в западной части туннеля, в штольне Б-Дора, был закончен монтаж установок, размеры которых соответствовали диаметру и длине ракет «фау-2». Электросварочными аппаратами была произведена пробная сварка оболочки корпусов ракет. Результат превзошёл все ожидания. Фашисты вместе с директором Доры Савацким (конструктором пресловутого танка «Тигр») ликовали, опьянённые как невероятной скоростью строительства, так и фантастической для тех времён потенциальной возможностью нового вида оружия.

Немецкое имперское руководство высоко ценило и темпы строительства Доры, и её безопасное положение не просто под землёй, а и прикрытой сверху горой. А вот секретности Доры хватило ненадолго. Шила в мешке не утаишь: в середине лета того же 1944 года в Дору прибыл очередной транспорт из Бухенвальда, узники из которого сообщили, что там уже известно точное место расположения Доры. Вот как о нём узнали в Бухенвальде.

У коменданта Бухенвальда Германа Пистера часто болели зубы. Его всегда лечил один стоматолог – узник категории BV (осуждённый на определённый срок). Подпольная организация узников приложила все усилия, чтоб этого стоматолога любой ценой отправили в Дору. Это антифашистам удалось. А когда у коменданта в очередной раз разболелись зубы, он приказал привести своего врача. Но тот уже оказался в Доре. Герман Пистер немедленно перевёл стоматолога назад в Бухенвальд. Прошло короткое время, и доктор сам вдруг заболел и умер, но перед смертью успел рассказать подпольщикам о том, где именно он был. Так узникам Бухенвальда стало известно о туннеле под горой Конштейн. Вскоре информация об этом пошла дальше – за ворота с надписью «Каждому – своё». И не помогла нацистам такая мера предосторожности, как то, что немецких политзаключённых в Доре в туннель не пускали – они работали только на поверхности земли.

Выпущенными в «Доре-А» снарядами «фау-2» фашисты бомбили Лондон. Но не все снаряды доходили до цели. И причиной тому – рискующие собственными жизнями электрики-заключённые – единственные среди узников работающие непосредственно на ракетостроительном заводе. Они совершали любые возможные в их условиях диверсии. Благодаря этому некоторые ракеты не сдвинулись с места на спусковой площадке, некоторые падали в пролив Ла-Манш, так и не долетев до Лондона. Диверсантов разоблачали и казнили прямо в туннеле: если казнь происходила в наземной части концлагеря, то играл оркестр, а в туннеле такой «роскоши» не было.

Самая большая массовая казнь в туннеле была произведена во второй половине 1944 года. Одновременно 57 узников было повешено на крюках, прикреплённых к металлической балке, висящей на подъёмном кране на железнодорожной платформе. Свидетелями этого ужасного зрелища стали все работающие в туннеле узники, в том числе и Дмитрий: перед ними, построенными вдоль железнодорожного полотна, проехала платформа с краном, под которым висели повешенные.

И всё-таки, после того как узники узнали, что тайна расположения Доры уже раскрыта, им стало морально намного легче – блокада психического давления беспросветной участи заложников туннеля была прорвана. Не сбылось и пророчество коменданта Доры о том, что он не допустит ни одного побега. Фёршнер ошибся из-за своей излишней самонадеянности. А случилось это так.

Когда в Дору прибыл транспорт с острова Сардиния, среди пленных французов оказался один негр. Фёршнер лично провёл с ним беседу и приказал дать негру работу охранника склада продуктов. По лагерному закону он имел право убить вора на месте преступления. Воспользовавшись этим правом, негр осмелился выбить бичом глаз у лагерейстра-2 – заместителя коменданта лагеря со стороны узников, политзаключённого превентивного заключения.

Рассерженный на помощника-вора и слишком смелого сторожа-негра, комендант посадил обоих в тюрьму-келле. Негра обвинили в том, что он замахнулся бичом, не разбирая, что перед ним начальник.

После лечения глаза в ревире, сидя в заточении в келле, лагерейстр-2 решается на побег. Он хорошо знал расположение келле, режим работы охранников. Убив во время ночной смены караула охранника-эсэсовца, он вывел из келле 82 узника. Лично ему удалось скрыться. В зоне окружения немцы убили двух узников и четырёх ранили. Ходили слухи, что все остальные бежали.

Фёршнер и его подчинённые не поймали ни одного сбежавшего. На третий день поисков фашисты со злости перевешали всех не решившихся бежать с другими остальных заключённых келле. Комендант был в отчаянии. Он боялся, что за такое количество бежавших начальство на него самого наденет полосатую робу.

А узников это событие очень ободрило. Большинству было ясно, что остальных беглецов, которых не нашли, припрятали где-то в самом туннеле узники-друзья. Прикрыть такой массовый побег могли только хорошо организованные антифашисты. Дух заключённых был поднят. К тому же новички рассказывали о последних событиях в ходе войны. Как ни хотелось фюреру осуществить свой блиц-криг, но так и не удалось сбыться его планам.

 

5. В команде маляров

После мартовской медкомиссии 1944 года были переформированы и рабочие команды. Теперь Дмитрий попал со своим другом Леонидом в создаваемую новую команду маляров «В.1.О.» (Бэ айнц о). Возглавил маляров пожизненно заключённый немец Ганс, который приходился родственником коменданту Фёршнеру. Совсем освободить родственника от работы в туннеле Фёршнер не мог, но облегчить ему жизнь, назначив на должность капо, имел возможность.

Ганс был высоким, среднего возраста мужчиной. За громкий голос, будто бы специально данный ему для командования, узники прозвали своего капо «Петухом». Отношения с ним у них сложились довольно ровные, хотя расстояния всегда придерживались.

Дальнейший ход войны заставил немцев задуматься над её результатом и своим собственным будущим. Ганс оказался человеком умным, во всём умеренным. Он знал, что если будет сильно зверствовать, то узники могут тайно избавиться от него, придушив где-нибудь в тёмном месте туннеля. Подобные случаи ему были известны. Поэтому Ганс избрал путь компромисса между начальством и подчинёнными. Это устраивало и маляров команды, которая состояла из 20 узников из СССР (среди этих называемых немцами «русишен» только один узник – Николай из Урала – был действительно русским, а все остальные – украинцы), 30 французов, 3 поляков, 2 чехов, форарбайтера-австрийца Мине и писаря-немца Мадеса.

Ежедневный рабочий процесс маляров заключался в зачистке металлических конструкций галле и их покраске. Приходилось трудиться высоко под сводами туннеля. Поэтому в эту команду подобрали больше молодых и среднего возраста узников. Вскоре маляры сдружились и стали коллективом со своими традициями. Они даже внесли особый колорит в однообразное серое существование в туннеле. Для этого узники сделали своему капо Гансу небольшую деревянную будочку, которую можно было нести, как большие носилки. Туда же можно было складывать свои малярские принадлежности. Когда команда заканчивала красить какой-либо очередной цех-галле, Ганс приказывал сворачивать работы на старом месте и делать торжественный переход на новое. Ганс влезал в свою будку и выглядывал в окошко. Впереди всей процессии шёл Игорь из Николаева и на длинной палке нёс табличку с номером команды «В.1.О.». В его обязанности входило постоянно держать её и во время движения команды по лагерю, и во время работы, поворачивая надпись таким образом, чтобы её могло хорошо видеть начальство.

За табличкой двигались писарь Мадес и форарбайтер Мине. Далее несколько узников несли своего капо в его личной будочке, будто в паланкине. За Гансом двигались выстроенные в колонну мастера со своими вёдрами с краской и щётками. Капо сознательно приказывал делать немалый переход, хотя можно было бы просто перебраться в соседний неокрашенный цех. Но тогда вся эта процедура потеряла бы свой смысл. А так, пока колонна маляров двигалась к какому-нибудь отдалённому галле, её имели возможность увидеть несколько команд. Эсэсовцы даже давали работающим несколько минут, чтобы те посмотрели на двигающуюся процессию. Они хорошо понимали, что капо Ганс – родственник коменданта, хотя и пожизненно заключённый.

Прибыв в новую галле, узники начинали чистить щётками металлические конструкции отсека, освобождая их от ржавчины и пыли. По команде Ганса все дружно заканчивали чистку и начинали красить металл. Внизу несколько мужчин старшего возраста разводили краски и подавали их наверх.

От лишних вмешательств в дела команды часто спасала догадливость Ганса и спаянность маляров. Если к площадке, где работали маляры, приближался кто-то из СС, капо Ганс и форарбайтер Мине услужливо выходили ему далеко навстречу и любезно советовали обойти это место: мол, краска или мусор от чистки металла испачкает мундир. Почти всегда эта хитрость срабатывала и эсэсовец уходил дальше. А при непосредственной близости начальства и Ганс, и Мине, и Мадес делали вид, что привыкли наказывать узников за лень или непослушание, умело пуская в ход свои атрибуты власти – дубинки. Без посторонних глаз они не злоупотребляли своим положением, ведь уже не было уверенности в победе Германии: новости от прибывающих узников были для них нерадостными.

Работа маляров была грязной, поэтому они просили Ганса чаще, чем это разрешалось, водить их в баню. Ганс им не отказывал, а ему никто не делал замечаний. После 8-часовой смены еду теперь получали в лагере. Отдыхать можно было и в лагере в их блоке №105, и в туннеле в специально выделенных для этого двух галле с тремя деревянными ярусами боксов для сна. Здесь маляры иногда оставались в зависимости от погоды и режима работы. Для них ощутимым облегчением стало уже то, что они теперь могли бывать на поверхности земли и видеть солнце.

 

 

6. Кипяток для «отца»

 

Находясь в команде маляров, Дмитрий пережил несколько важных событий, которые время не стёрло из его памяти. И здесь товарищи несколько раз спасали ему жизнь, а однажды и сам Дмитрий помог выжить одному человеку, ставшему в лагере со временем его названным отцом. А случай этот был таким.

В апреле 1944 года узники из Днепропетровщины привели к малярам своего земляка Павла Дмитриевича, над которым часто издевался его капо. Дело в том, что до войны Павел Дмитриевич учительствовал. А учитель в концлагере рассматривался как потенциальный организатор возможного бунта или побега. Днепропетровцы прибыли в Дору позже маляров и не знали, что таких, как Павел Дмитриевич фашисты преследуют. Было решено убедить капо Ганса, что Павел Дмитриевич никакой не учитель, а обычный рядовой колхозник. Узники стали просить Ганса оставить новичка у маляров. «Петух» не очень охотно принял это предложение, но всё же согласился.

Когда Павел Дмитриевич прибыл к малярам, он был еле жив от побоев капо и каторжного труда. Дмитрий и его товарищи затащили учителя на третий ярус своего 33-го бокса для отдыха в туннеле – подальше от глаз эсэсовцев. Новичок едва мог говорить. Дмитрий понял, что тот родился в 1906 году и до войны жил в Царичанском районе Днепропетровской области. У Дмитрия сразу же промелькнула мысль: «Это же мой отец Павел Павлович тоже 1906 года рождения, да ещё и, имена у них одинаковые, и они земляки: оба из соседних областей!»

Слабым голосом Павел Дмитриевич попросил кипяточка. Где же его достанешь в туннеле, где даже единственный кран с водой охраняют эсэсовцы?! Но какая-то невидимая сила подняла Дмитрия с места. Взяв свою миску, парень пошёл добывать кипяток. Ему никогда раньше не приходила в голову мысль доставать его для себя. Но сейчас там, в его 33-м боксе, лежал очень слабый человек, так напомнивший ему родного отца, воевавшего в это время где-то на фронте, может, уже и погибшего или раненного, и, возможно, тоже нуждающегося в чьей-нибудь помощи. Решено: он любой ценой должен принести кипяток для Павла Дмитриевича!

Сначала юноше удалось набрать холодной воды из крана, воспользовавшись временным отсутствием возле него эсэсовца. Теперь её нужно было каким-то образом закипятить. Раньше юноша видел, как гражданские немцы-сварщики подогревали воду в мисках газовой горелкой. Иногда их об этом просили узники. Дмитрий пошёл в тот отсек, где гражданские газосварщики горелками разрезали большие куски железа на более мелкие для отправки в металлолом.

Убедившись, что рядом нет эсэсовцев, парень осмелился подойти к одному из сварщиков. Он, как умел, объяснил немцу, что его «фатер капут», что ему очень надо горячей воды. Сварщик молча смотрел на Дмитрия, держа в руках зажжённую горелку. Юноша поставил миску на каменный пол, взял из рук немца горелку и со всех сторон стал подогревать миску до тех пор, пока вода в ней не закипела. Немец всё это время стоял рядом, находясь в состоянии какой-то прострации, и не мешал Дмитрию. Он, наверное, чувствовал, что узнику действительно был очень нужен кипяток.

Даже когда юноша вернул газосварщику горелку и поблагодарил, тот так и оставался некоторое время стоять молча, как изваяние, как заколдованный. И не удивительно, ведь в эти минуты им обоим грозила смертельная опасность: если бы кто-то из охраны увидел их за этим делом, обоих бы сурово наказали.

Подложив под края горячей миски полы своего мантеля, Дмитрий пустился в путь к своей команде. Он старался идти как можно осторожней, чтобы донести драгоценный кипяток до самого 33-го блока. Но в туннеле везде работали узники из другой смены. По дороге довелось много раз обходить одних или давать дорогу другим, шедшим навстречу. До своего бокса юноше удалось донести кипятка только с кружку.

На первом ярусе 33-го бокса всегда отдыхали французы-маляры. Они уже ждали Дмитрия, волновались. Парижанин Андрэ, который относился к Дмитрию особенно доброжелательно, взял свою кружку и перелил в неё горячую воду из миски. Кружку с кипятком передали на третий ярус. Когда парень сам добрался туда, то увидел, что Павлу Дмитриевичу немного приподняли голову и корпус и он уже пил горячую воду. При появлении Дмитрия учитель спросил его:

– Это ты, сынок, принёс мне кипяточка?

Эти слова поразили парня. Будто прочли его недавние мысли о том, что этого мужчину он про себя назвал отцом. Эта встреча дала начало их теплым отношениям: они действительно стали как отец и сын.

Павел Дмитриевич на новом месте пошёл на поправку, ведь в его пользу несколько дней подряд все маляры отказывались сторожить вещи. Эсэсовцев, которые могли бы взять под контроль количество дней, в которые подряд этот узник работал  сторожем, к счастью, не оказалось в эти дни поблизости. Поэтому маляры пошли на нарушение лагерного режима и дали Павлу Дмитриевичу возможность передохнуть больше разрешавшихся трёх дней подряд. Капо Ганс им не мешал.

Набравшись сил, учитель работал внизу: вместе с самыми старшими узниками команды разводил краски.

Спустя некоторое время в разговоре с Дмитрием Павел Дмитриевич признался, что та кружка кипятка вернула его к жизни, как живая вода. Видно, юноша вложил в неё много целительной психической энергии, всей душой желая выздоровления «отцу» и рискуя ради этого своей жизнью в походе «за живою водой».

 

7. Капельмейстер Фриц Краузе

Однажды в разгар работы капо Ганс неожиданно куда-то ушёл. Вскоре он вернулся, но уже не один, а с незнакомым узником категории SV (пожизненно заключённый) и приказал всей команде построиться.

Маляры с интересом разглядывали новоприбывшего. Перед ними стоял среднего роста мужчина в возрасте 62 лет. У него были слегка выпученные глаза, прямой нос, выдвинутые вперёд зубы, резко очерченный подбородок. На левом рукаве куртки красовалась новенькая нашивка «форарбайтер». В одной из его рук был кнут, но чувствовалось, что эта вещь ему была совсем чуждой. Держал он её так, словно это был ёж, а не атрибут власти в концлагере. Сразу было видно, что этот кнут впервые попал новичку в руки: другие капо и форарбайтеры владели кнутами и дубинками так, будто с ними и родились.

Ганс объявил о прибытии в команду «В.1.О.» нового форарбайтера, которого назначил сюда сам комендант Доры. Капо предупредил, что тот, кто осмелится плохо вести себя с ним, будет наказан. «Петух» распустил команду. Но теперь уже новичок приказал построиться, но не всем, а только узникам из СССР. На тот момент в команде было 20 украинцев и один русский.

Форарбайтер представился:

– Фриц Краузе. А теперь я желаю познакомиться лично с каждым из вас!

Он подошёл к началу шеренги и первым протянул руку для пожатия Игорю из Николаева, всегда держащему табличку «В.1.О.».

Всех удивило, что Фриц спросил не номер заключённого, а его имя. Игорь назвал себя. Но Краузе не смог точно повторить имя, и у него вышло «Иго». Такое личное знакомство состоялось с каждым из 21 узника. Леонида из Ростова-на-Дону новый форарбайтер «перекрестил» в «Лео», а имя Дмитрия ему совсем никак не удавалось выговорить. Тогда Дмитрий сказал, что его можно называть Митей. Краузе повторил на свой манер «Мита», а после предложил парню имя «Марьян». Дойдя до конца шеренги, Фриц вернулся опять к её началу, и пошёл по второму кругу. Он сам почти без ошибки назвал вслух только что услышанные имена маляров. Это всех поразило.

 

После смены «русишен» пригласили Фрица Краузе к себе на третий ярус 33-го бoкca: хотелось познакомиться ближе. Оказалось, что он прибыл в Дору из другого концлагеря, а в Бухенвальде побывал уже дважды.

В Доре планировали создать из числа узников свой духовой оркестр. А до ареста Фриц работал в Берлине капельмейстером известного джазового коллектива, часто бывавшего на зарубежных гастролях. Во время гастролей в США Фриц был арестован и обвинён в финансовой махинации. Шёл уже шестой год его пожизненного заключения.

Раньше, как и все его родственники, Фриц Краузе был по политическим взглядам нацистом. Годы заключения изменили его убеждения, и теперь он осознал всю неверность пути, по которому фюрер вёл его Отечество в бездну. Капельмейстер был уверен в победе Советского Союза во второй мировой войне. Наверное, поэтому он охотно общался с узниками из СССР.

Родня отреклась от Фрица Краузе, когда стало известно о его пожизненном заключении. Его жена, две дочери с зятьями и внуки – все порвали любые связи с ним. Видимо, боялись за судьбу семьи в условиях фашистского режима. Сам Фриц признался узникам, что если бы не попал в концлагерь, а остался работать капельмейстером в Берлине, то и до сих пор многого бы не понимал. Скорее всего, он не оставил бы нацистскую партию и не поменял бы своих политических взглядов.

А через два месяца в Доре появился свой духовой оркестр, которым руководил Фриц Краузе. Оркестр фашисты часто использовали при актах публичных повешений, делая из казни целое мероприятие, чтобы ещё больше унизить человеческое достоинство и узников-зрителей, и жертв, и самих музыкантов.

Но очень скоро капельмейстера арестовали и посадили в келле, а чуть позже – казнили в Доре через повешенье.

О настоящей причине ареста капельмейстера эсэсовцы не распространяли никаких версий. Видно, правда была не в пользу их идеологии и ею не запугаешь других. Узники догадывались, что скорее наоборот: фашисты не простили Фрицу Краузе его новых убеждений, которые он не таил от своих бывших сопартийцев. И не спасли его физическую жизнь ни музыкальное мастерство, ни популярность, ни кровь «истинного арийца». Но, наверняка, прозрение, за которое он заплатил большую цену, смогло спасти его душу от глубоких инфернальных миров, куда, без сомнения, пошло в посмертии подавляющее большинство нацистов. Возможно, значительно облегчило его душу и то, что в сердцах заключённых он оставил чистый и светлый след: ведь Фриц Краузе относился к ним, как к равным себе, а не как к «неполноценным» рабам. Он появился во мраке туннеля, как сияющая звезда, осветил сознания удручённых жестокой долей, дал душевного тепла и ушёл в другой мир – мир звёзд и праведников...

 

8. Первые слёзы в заключении

В команде «В.1.О.» Дмитрию жилось намного легче, чем в других. Здесь он проработал ровно один год – до марта 1945 года. Но некоторые события этого периода тоже могли бы стоить ему жизни, если бы не поддержка друзей и милость Фортуны.

В туннеле часто вспыхивали драки между немецкими узниками, осуждёнными за уголовные преступления (чаше всего за убийство), и политическими из Советского Союза. Эти стычки быстро разжигались и так же быстро заканчивались из-за вмешательства охранников, которые утихомиривали всех стрельбой. Некоторых при этом убивали выстрелами в упор – конечно, в первую очередь ненавистных «русишен».

Но даже эсэсовцы остерегались быть втянутыми в такую драку, ведь в азарте потасовки узники могли бы не остановиться и перед охранниками и накинуться на них. Хотя узники других стран боялись вмешиваться в эти драки, морально они были на стороне советских людей. По неписаным законам лагерного кодекса чести, ни один узник из СССР не должен был избегать стычек с немцами-уголовниками. Если кто-то прятался за чужими спинами, такого считали «шкурой» и потом просто презирали.

Дмитрий и в детстве не избегал драк с ровесниками: ещё подростком не оставался в стороне, когда его бочанские сверстники шли «стенка на стенку» с соседями через речку Гайчур «гурянами». В таких «боях» шли в ход рогатки, камешки, кизяки, палки. Однажды одному парню выбили глаз, неумело играя с самопалом. Были случаи, когда становились от таких «игр» калеками. Но эти суровые забавы улицы закалили Дмитрия, дали первые уроки ребячьего героизма, научили отстаивать свою честь.

Не мог Дмитрий оставаться в стороне и во время сведения счётов с немецкими уголовниками. Часто в драках узники получали раны, увечья, даже гибли. В одной из таких стычек кто-то из бандитов с большой силой ударил Дмитрия доской по левому боку в пояс. От мощного удара парень отлетел под самый бокс. Куда-то исчез его деревянный башмак-гольцшуге с левой ноги, которым он «воевал» с противником.

Оказавшись под первым ярусом спальных мест, юноша понял, что лежит на спине и никак не может сделать вдох. Когда наконец он вдохнул, то с ужасом ощутил, что у него не просто отнялись ноги, а он вообще никак не чувствует своего тела от пояса до пальцев на ногах.

В голове мелькнула страшная догадка: «Перебит позвоночник!..» Впервые за полтора года заключения Дмитрий заплакал. И не от боли, а от осознания своего страшного будущего. Что теперь с ним будет? Калеке одна дорога в Доре – голодная смерть где-то между бочками в тёмном отдалённом углу туннеля среди таких же неудачников, как и он. Слёзы катились из очей, и некому было их вытереть, ведь никто не видел его под боксом и не знал о его несчастье. Парень решил и не показываться своим друзьям на глаза, чтоб не стать для них обузой – им ведь и так здесь не сладко.

Но через некоторое время юноша почувствовал, что правая нога вроде бы немного его слушается. Напрягая все силы, подтянул её, согнул в колене. Посмотрел на неё – в самом деле, согнута!

– А, может, она и до этого была такой, а мне только показалось, что я сам её подтянул? – засомневался парень.

Дмитрий начал делать попытки пошевелить пальцами на ногах. Оказалось, что пальцы действуют! Юноша заплакал во второй раз: теперь уже от радости, ведь появилась надежда на выздоровление.

Потихоньку начал выползать из-под бокса на четвереньках, вернее – на локтях. Сориентировавшись, где он находится, медленно добрался до своего 33-го бокса. Попытался забраться на третий ярус, надеясь только на одни руки...

Первыми в таком состоянии заметили парня французы, обитатели самого нижнего яруса. Они уже знали, что Марьян куда-то девался, и его везде ищут друзья: Леонид, Павел Дмитриевич и другие.

Французы и другие узники-маляры помогли юноше подняться на третий ярус. Вскоре вернулись те, кто ходил на поиски Дмитрия, и обо всём узнали. Было решено не водить парня на ночь в лагерь наверху, а оставлять в туннеле, чтоб меньше мозолить глаза эсэсовцам. Чех Гонсо, который делал жестяные вёдра для краски, пообещал изготовить небольшой котелок, в котором можно будет носить для Дмитрия еду в туннель. Капо Ганс согласился похлопотать, чтоб её выделяли отдельно для Марьяна.

Во время работы больше недели юношу оставляли сторожем возле вещей. Лежать приходилось сначала только на животе, но уже через несколько дней Дмитрий мог осторожно ложиться на спину. А ещё через некоторое время он поднялся на ноги. Не один раз юноша с благодарностью вспоминал своего бывшего капо Вилли, предложившего такой «отпуск» самым слабым в команде.

 

9. Кусок кабеля вместо резиновой дубинки

На Нюрнбергском процессе одним из пунктов обвинений фашизму был факт наказания узников Доры кусками толстого кабеля. Измученные тяжёлым трудом и суровейшим режимом, люди уже перестали реагировать на удары резиновых дубинок или кнутов из кожи. Поэтому эсэсовцы, капо и форарбайтеры стали носить в руках средство принуждения к труду намного страшнее – увесистый кусок кабеля большого диаметра.

Заключённые возненавидели это нововведение и начали бороться с ним по-своему: они уничтожали при случае весь кабель, который попадал им под руку, тайком разрезая его на мелкие частички. Довольно быстро в лагере почти не осталось кабеля. Директор завода «Дора-А» Савацкий пожаловался коменданту: повёл Фёршнера в туннель и доказал, что надсмотрщики используют кабель для избиения узников, а последние – его уничтожают.

Комендант потребовал пояснений от офицеров и солдат СС. Те оправдывались, доказывая, что им тяжело справляться с таким большим количеством «неполноценных» рабов, мол, в туннеле их постоянно копошится так много, что даже не знаешь, кто из какой команды. Тогда Фёршнер дал приказ изготовить для каждого узника знак, чтобы облегчить работу охранникам.

Итак, теперь узников поклеймили: каждый стал носить на руке специальный жестяной ромб с номером и буквами команды, к которой он принадлежит. Изготовить же эти ромбы на всех узников концлагеря приказали команде «В.1.О.»

Но до этого и Дмитрию однажды пришлось испробовать на себе этот кабель «под завязку». В том, что такое с ним произошло, парень обвинял только сам себя, так как допустил неосторожность.

В тот день Дмитрий шёл по туннелю к месту работы своей команды, возвращаясь из туалета, которым служили несколько пустых бочек из-под карбида, покрытых досками. Эти уборные стояли ближе к выходу и распространяли смрад, а специальная команда отвечала за своевременный вынос полных бочек из туннеля.

Навстречу Дмитрию шёл эсэсовец, чешский немец, никогда не трогавший узников лишний раз без нужды. Дмитрий знал это его качество и, расслабившись, нарушил лагерный режим, от которого парня уже тошнило. Согласно порядку требовалось, чтобы узник, к которому обращался эсэсовец, стоял смирно, сняв шапку и слушая приказ. Исключением был только случай, когда узник был занят работой. И в этот раз тоже нужно было пройти мимо эсэсовца, сняв головной убор и держа руки по швам. Чтоб лишний раз не испытывать на себе унижение, Дмитрий решил сымитировать, что занят работой: он поднял валявшуюся дощечку и начал ею выгребать мусор вдоль колеи. Но странное поведение заключённого, наоборот, только притянуло к нему внимание. Немец подошёл к парню и спросил о том, чем тот занят.

– Бэзэн («Метла»), – ответил узник.

Такой ответ рассердил немца. Он выбил из рук юноши доску, схватил его за левую руку и стал методично бить печально известным куском кабеля, находившимся на запястье правой руки на специальной петле. Фашист бил по голове, доставая концом кабеля до спины и плечей. Бил и всё приговаривал: «Бэзэн! Бэзэн!» Это продолжалось долго, до тех пор, пока уставший от битья немец не швырнул избитого под стену туннеля. Пользуясь паузой, юноша поспешил к своим. Его не преследовали.

Проклиная собственную нерассудительность, Дмитрий добрался до своих товарищей. Ночами он теперь мог спать только сидя: к голове было больно прикасаться. Но и на этот раз его снова вылечили помощь друзей и возможность некоторое время сторожить вещи своей команды.

 

10. Кто кого?

В последние дни весны 1944 года узникам Доры начали выборочно давать боны – тонкие кусочки картона, считавшиеся лагерными деньгами. Номинал одной боны был равен 50 пфеннигам (полрейхсмарки).

Раздача бон стала целой церемонией, которой развлекались выдававшие их узникам гражданские немцы, руководившие определёнными работами в туннеле. Каждую пятницу на рабочем месте строили всю команду. Боны в туннель приносили на подносе. Их держал немец-помощник, а шеф процедуры в этот момент натягивал на руки белые перчатки и брался за дело.

Шеф подходил к каждому по очереди, разглядывал заключённого, затем, руководствуясь настроением и Бог весть ещё чем, или давал узнику одну или несколько бон, или ограничивался пощёчиной, или же бил изо всех сил кулаком в лицо. Вот так справедливо «оценивалась» и «оплачивалась» третьим рейхом работа в Доре. Дмитрий за всё время выдачи бон получил всего 7 бон, а тех оплеух, которые ему и его побратимам «выдал» шеф, никто не подсчитывал. Фашисты намеривались своими бонами подразнить и без того измученных каторгой людей, перессорить и лишний раз унизить их.

Но здравый рассудок, широкий взгляд на ситуацию и сплочённость команды маляров взяли верх. Когда им впервые были «розданы» боны, каждый скрёб затылок и раскидывал умом: «Что же сделать с этой картонкой?» Оставшиеся с пустыми руками массажировали себе побитые места. После короткой паузы слово взял Николай с Урала.

– Немцы сделали так, чтобы перессорить нас, натравить, как собак, друг на друга за эту подачку. Ану, ребята, давайте сбросимся и посмотрим, сколько выйдет!

Николай снял свою шапку-мюце и первым кинул в неё собственную бону. На это согласились все узники из СССР, собрав свои боны вместе. Заключённые же из других стран имели право переписываться с родными и получать по две посылки в месяц. Поэтому для советских людей эти боны стали единственным источником дополнительного питания.

За боны можно было заказать еду в уже работающей в лагере столовой-кантине. Так, за 1 бону там давали 1 литр мясного бульона (само мясо шло в меню эсэсовцев) или 2 бутылки ситро. После каждой пятницы маляры дружно шли в кантину и заказывали что-либо одинаковое всем поровну, смотря на что им хватало бон. Иногда денег было совсем мало, но всё равно, делили всем только поровну, и никто никогда не начинал ссору.

Благодаря расторопности и порядочности Николая-уральца, такой режим посещений кантины был установлен малярами с первой платы и никогда не нарушался. Фашистам так и не удалось стать свидетелями каких-либо неладов в отношениях между узниками команды из-за их подачек. Подсчёт бон и «казну» доверяли Игорю из Николаева, который всегда делил и хлеб, получаемый после смены.

 

Когда команду «В.1.О.» ещё только сформировали и все знакомились между собой, фигура Николая-уральца особенно заинтересовала и Дмитрия, и других маляров. Позже узнали, что Николай родился в 1918 году. Все заметили, что он отличался организованностью, энергичностью, собранностью. Постоянно заботился о порядке в коллективе, был хорошим товарищем, опорой для слабых. Когда у Николая осмелились в узком кругу узнать о его довоенной профессии, он ответил вопросом:

– А кто угадает?

Тут все начали угадывать, называть разные специальности. Игорь предположил:

– А может, ты был учителем?

– Как в глаз влепил, – подтвердил догадку Николай, – верно.

Этот разговор слышали только узники из СССР, дальше он не пошёл. Друзья тут же договорились забыть о Николае-учителе, а считать его бывшим рабочим.

Только после освобождения всего пять маляров смогут узнать правду о том, что Николай – кадровый офицер Советской Армии, имеет боевой опыт. Но назвать свою настоящую профессию в условиях концлагеря для Николая было равным самоубийству.

Николай попал в плен в 1941 году на Северном Донце, пережил ужасы лагеря для военнопленных. По пути в Германию смог бежать с четырьмя рядовыми. Слышал, что фашисты отбирают пленных офицеров, и те куда-то бесследно исчезают. Солдаты помогли Николаю добыть форму рядового. Когда их поймали, то отправили в Бухенвальд, затем – в Дору, но не расстреляли.

Что касается побега, то в самом концлагере он рассматривался как явление отрицательное не только начальством, но и самими узниками. Ведь спасая свою жизнь, беглец обрекал на страдания и смерть тысячи тех, кто оставался за колючей проволокой. Выстроенные по блокам на апельплаце, в любое время суток, в любую погоду, заключённые должны были без еды и воды стоять смирно, пока эсэсовцы не поймают бежавшего. Все узники в это время считаются заложниками и отвечают за то, что допустили побег.

Однажды вместе со всем лагерем Дмитрий стоял смирно на апельплаце после рабочей смены целых двое суток!!! Беглеца всё не могли найти. Лагерное начальство отменило наказание только потому, что надо было идти работать. Апельплац был усеян трупами умерших больных, измождённых и голодных жертв.

И всё же ничто не могло остановить естественного стремления человека к свободе. Чаще всего беглеца ловили в тот же вечер и закрывали в карцере. Через 2-3 дня вешали на виселице у крематория на глазах у всего построенного лагеря. Случалось, что узники сами выдавали коменданту тех, кто готовился к побегу. Их переводили в штрафную команду, пришивали на форму специальный знак – красный круг в красной окружности. Таких узников называли «ходячей мишенью».

Любые лишние расспросы в концлагере расценивались как сбор информации для подготовки к побегу. Поэтому узники могли не знать даже фамилий тех, рядом с кем ели и спали месяцами, а то и годами.

 

11. Зловещая блокшпера

Поздней осенью 1944 года по Доре пошли слухи, что узников ждёт так называемая «доминация». Это значило, что фашисты планируют уничтожить часть заключённых, так как лагерь стал слишком переполнен. Накануне добавилась ещё и большая партия польских узников, причастных к Варшавскому восстанию. Оно прошло в августе-сентябре 1944 года, закончившись гибелью четверти миллиона польских патриотов и полным разрушением левобережной Варшавы. К числу жертв восстания позже добавились и поляки, умершие от рабского существования в Доре...

В чрезвычайном напряжении все ожидали развязки. Туннель будто замер перед бурей. Было ясно, что в первую очередь фашисты казнят ненавистных им «русишен». Слухи будоражили всех около недели, подтачивая и без того ослабленную психику узников. А в выходной по радио в каждом блоке был передан приказ: «Всем капо и писарям выстроить на апельплаце всех «русишен» своих команд!»

О чём мог думать в этот момент каждый из заключённых? На что надеяться? Ситуация переросла в грандиозную немую сцену. Словно по чьей-то незримой команде, все узники замолчали. Стояла мёртвая тишина. Все понимали, что может ожидать узников из СССР, и сочувствовали им. Узники из других стран тоже находились в объятиях животного страха: «А чья очередь наступит после «русишен»?»

А громкоговоритель опять и опять нарушал тишину и требовал действий. Некоторые команды уже шли. Маляры всё ещё стояли в молчаливом оцепенении, напряжённо обдумывая ситуацию. Вскоре по радио прозвучал приказ узникам из других стран силой выгонять «русишен», если те не хотят идти сами – в противном случае и их самих тоже накажут.

Но никто из маляров не сдвинулся с места, чтоб выполнить новый приказ, никто не выталкивал побратимов навстречу зловещей неизвестности. Такое же происходило и в соседних бараках.

Как и раньше, ситуацию взял под контроль рассудительный и смелый Николай-уралец. Хотя узники и не знали о его командирском опыте, но подсознательно соглашались с его мнением, и это помогало всем организованно, общими усилиями выживать.

– Никуда мы не денемся, – твёрдо сказал Николай. – Мы не в состоянии им противостоять. Надо идти!

21 узник из СССР из команды «В.1.О.» отправился на апельплац навстречу новому испытанию, придуманному служителями нечеловеческого ордена СС. Их привели туда капо Ганс и писарь Мадес. Отрапортовав офицерам, отвечающим за учёт прибывших, они вдвоём вернулись в свой блок.

По лагерю объявили блокшперу. Это значило, что все остальные узники (те, которые не стояли в это время на плацу) не имели права до особого приказа выходить из своих блоков под угрозой ареста. Эсэсовцы патрулировали у бараков и следили за соблюдением блокшперы.

А на апельплаце стояли выстроенные все узники из Советского Союза, которые были на то время в Доре. Начался настоящий разгул нечистой силы. В лагерь вошло большое количество солдат СС, которые, вероятно, прибыли сюда откуда-то специально для проведения этой новой экзекуции. Вооружившись дубинками, они приблизились к заключённым и начали молча избивать всех подряд, словно молотили зерно на гумне. Эсэсовцев было так много, что удары сыпались со всех сторон. Узники чувствовали себя затравленными, все команды перемешались между собой, началась паника.

Дмитрий и Павел Дмитриевич из Днепропетровщины держались всё время вместе. Названный отец юноши был очень высокого роста и первым замечал с какой стороны в ближайший момент могут нанести удар. Он избегал этих ударов, маневрируя и громко предупреждая о них парня. Дмитрий крепко держался за одежду «отца», как детёныш-обезьянка держится за шерсть матери во время её движения.

Спустя некоторое время и сами эсэсовцы подустали от своей «работы». Дмитрий и его «отец» оказались на самом переднем крае толпы узников. В этот момент появился сам комендант – злющий, с пеной у рта и аж синий от наверняка изрядной дозы алкоголя: видимо, спиртным он пытался заглушить последние проявления человеческого в своей падшей душе. Фёршнер держал свой кнут, в ручку которого был вплетён металлический шар. Развернув ручку кнута другой стороной (шаром вверх), он держал его, как булаву. Затем молча замахнулся и ударил по голове ближайшего узника, который был невысокого роста и стоял рядом с Павлом Дмитриевичем. Вполне возможно, что низкого роста узник был выбран сознательно, чтоб в глазах других заключённых сделать силу коменданта ещё большей и, тем самым, нагнать как можно больше страха. Ещё когда комендант только замахивался, у заключённых, стоявших вблизи от него, всё сжалось в груди: каждому показалось, что ударят именно его.

Невысокий узник упал замертво от удара тяжёлым шаром. Оказавшись в эпицентре выплеска Фёршнером сильной негативной энергии, Павел Дмитриевич аж присел от пережитого ужаса и всё никак не мог встать. Он полностью потерял контроль над своим сознанием. Дмитрий должен был любой ценой его поднять. Однако измождённому девятнадцатилетнему юноше это оказалось не под силу. Но парень не мог также и допустить, чтобы «отца» убили: он твёрдо знал, что упавших фашисты всегда добивают. Пришлось изо всех сил трясти перепуганного «отца», как грушу, даже пару раз ударить его. Через несколько минут он всё же пришёл в себя, вовремя поднялся. Всю толпу в это время уже перегоняли с правого крыла апельплаца на левый.

Начали всех строить таким образом, чтобы было чётко видно ряды с промежутками в две вытянутые руки на все четыре стороны. Шеренги стояли лицом к лагерю, спиной к воротам.

От ворот приблизились вооружённые пулемётами солдаты и окружили узников полукругом. Среди узников пронесся несколько ломающий замысел нацистов слух о том, что пулемётов бояться не надо – солдаты не смогут стрелять, не задев своих же.

На апельплац накрапывал дождь. Осень передавала свои права зиме. Холод сковывал не только измученные тела узников; у многих похолодело на душе от очередного приказа: «Стать смирно, снять головные уборы! Всем, кто имеет кожаную обувь – снять и поставить её перед собой!»

Дмитрия обожгла мысль: «Вот теперь я буду первым расстрелян из-за своих чешских бот! И почему я не послушался раньше совета Павла Дмитриевича, почему не сменил их на голландки?!» Носить в лагере кожаную обувь было опасно: это считалось подготовкой к побегу. Парню было жаль расставаться с ботами, ведь подходила зима. Он тогда мог, но не хотел пойти в то ужасное место в туннеле, где лежали горы трупов, чтобы выбрать себе по размеру разрешённые в лагере деревянные голландки. Так обычно узники и меняли себе износившуюся обувь. Но с этими деревянными голландошуге всегда были неприятности: то жмут, то трут, то защемляют кожу, если в древесине появилась трещина. Зато теперь придётся расплачиваться головой за то, что пожалел ноги.

Эсэсовцы приказали нескольким сотням узников-уголовников пройти между рядами с носилками и собрать кожаную обувь, которую её владельцы должны были сами бросать в эти носилки. На этот раз Дмитрия не тронули, но ведь он-то остался босым, и ему пришлось греть ногами цементную поверхность апельплаца, стоя по стойке «смирно» и без шапки под холодным ноябрьским дождём и пронизывающим ветром. А стоять пришлось аж до самого вечера.

 

Вся эта экзекуция длилась целых пять часов. Упавших оттаскивали на край апельплаца и забивали до смерти на одном из семи специально вынесенных козлах-штоках. Бандиты еле успевали бить их дубинками, а трупы скидывать рядом на большую кучу. Некоторые узники, полежав, отходили, начинали двигаться. Их добивали палками.

У фрау Смерти в этот день была богатая жатва: из выведенных на плац 3773 человек она забрала с собой около двухсот. Чего добивались фашисты? Когда Дмитрий и другие узники стояли по стойке смирно, мимо них под охраной эсэсовцев провели 57 заключённых. Видимо, они в чём-то обвинялись, так как эсэсовцы требовали от них внимательно рассмотреть всех стоящих и указать на своих соучастников.

Первый раз эти 57 человек под охраной эсэсовцев шли сами. Они ни на кого не смотрели, потому что не собирались «выдавать своих». После прохождения сквозь ряды узников этих арестованных били плетьми: нацисты очень злились, что они никого не выдали. Их повели второй раз. Опять ни одного сообщника не было выдано, опять беспощадные побои. В третий раз их уже тянули за руки – по два бандита каждого из 57 заключённых под присмотром солдат. Но и в третий раз никто ни на кого не указал: каждый из 57 человек сумел одержать полную духовную победу над своими истязателями!

Дмитрий и другие узники до конца не понимали, что происходило на плацу. Их сознание было в состоянии аффекта и они попали в какое-то из инфернальных измерений, в котором время почти полностью прекратило своё течение. Жертвам аида уже просто не верилось, что этому шабашу нечисти когда-нибудь придёт конец.

И всё же тьма отступила, и прозвучал сигнал отбоя. Дмитрий упал без сил. Павел Дмитриевич приник к нему, горько заплакал, стал целовать его и всё спрашивал: «Какое же у тебя сердце, сынок?». Юноша видел, что «отец» был крайне взволнован, нервы у него от такого «путешествия» по изнанке мира были на пределе. Не потерял ли он здравый рассудок? Павел Дмитриевич только теперь, после того, как спал прессинг фашистов на психику, начал осознавать, насколько был близко от смерти: если бы парень не приложил все силы, чтобы заставить его встать в ту минуту, фашисты его добили б, и лежал бы он в куче двух сотен трупов, став ещё одной добычей палачей.

Вдруг парень услышал звонкий голос капо Ганса, созывающего «русишен» своей команды: «Бэ айнц о, айнтретен!» («В.1.О.», заходить!»). Чтобы помочь «отцу» вернуть его сознание, юноша обратился к нему:

– Ану прислушайтесь! То не Пивень (укр. «петух») нас кличет?!

– Пивень?! Нас?!!

Расчёт Дмитрия оказался единственно верным: слова юноши вовремя переключили внимание «отца», вернули в этот мир, в буквальном смысле привели его в себя, вырвав из чёрных лап сумасшествия. Заново рожденный Павел Дмитриевич встал, а вот поднять юношу не смог: от стояния босым в ноябрьскую непогоду у парня от ступней до таза настолько переохладились ноги, что даже не сгибались в коленях. Павел Дмитриевич дотянул своего спасителя к месту, где Ганс успел собрать уже почти всех маляров-»русишен».

После окончания блокшперы и остальные узники высыпали на плац и искали своих советских товарищей, соседей по блоку. Ганс был на седьмом небе от счастья: все до единого «русишен» его команды оказались живыми, хотя и еле держались на ногах. Вернувшихся из самой преисподней с неподдельной радостью приветствовали и, плача, обнимали французы, поляки, чехи. Они ведь тоже пережили жуткие часы, забравшие у каждого из них не одну и не две недели жизни.

Просто пророческими оказались слова Николая-уральца: никто никуда не девался. Возможно, не последнюю роль в такой концовке экзекуции сыграл и его сильный дух, укрепивший в экстремальной ситуации волю соотечественников...

А по радио уже звучал новый приказ: «Всем «русишен» идти работать в туннель!» Фашисты решили остаться до конца верными нечеловеческой сути своего режима и досаждали всем, чем только могли.

 

12. Камарад Андрэ

Итак, несмотря на воскресный день и предыдущие, мягко говоря, драматические события на апельплаце, советские узники должны были идти работать в туннель. Команда маляров была в Доре одна: пришлось идти, хотя это была и не их смена.

Несмотря на то, что приказали работать только «русишен», на смену вышла вся команда маляров. Ганс не стал её делить. Но никто не роптал, все держались дружно, пытаясь хоть чем-то облегчить своим «русишен»-товарищам свалившееся на них испытание.

С горем пополам друзья довели Дмитрия до туннеля. Было ясно, что с такими ногами нечего было и браться за работу.

В туннеле к юноше подошёл француз Андрэ из Парижа. Он, взяв парня под руку, сказал, чтоб тот шёл с ним. Никто из маляров ни о чём не расспрашивал, а Андрэ никому ничего не стал объяснять. Узники знали, что Марьян был его «подшефным»: когда Андрэ получал посылки от родных, он всегда давал Дмитрию гостинцы. А другие заключённые делились тем, что присылали им из дому, с другими «русишен»: каждый – со своим подшефным.

Андрэ был высокого роста, чернявый, смуглый сорокалетний мужчина. Он имел друга в команде плотников, которого звали русским именем Сергей, а не Серж. Сергей родился в семье французов, но не во Франции, а в Москве, где тогда работали его родители. Сергей жил в Москве до 12 лет, начал учиться в русскоязычной школе. Он хорошо говорил по-русски, хотя имел ощутимый акцент. После работы Сергей часто приходил к Андрэ в блок, разговаривал не только с французами, но и с узниками из СССР: с последними – по-русски.

Именно к своему другу Сергею и повёл Андрэ еле живого Марьяна. Плотники сумели спрятать у себя юношу от эсэсовцев и дать ему возможность поспать. В этой команде работали только французы. Они положили парня за досками, вертикально приставленными к стене, а сверху на него ещё и насыпали стружек, приказав лежать тихо и спать.

Долго не удавалось Дмитрию отогреть задубевшие ноги. Но потом он как-то согрелся под покровом стружек и проспал почти до конца смены.

Когда проснулся, решил выбираться из своего укрытия. Внимательно осмотрев сквозь щель между досками место работы плотников, и, убедившись, что поблизости нет эсэсовцев, вылез из-под досок.

Дмитрий сердечно поблагодарил за спасение рисковавших своими жизнями французов и двинулся к своим. Навстречу Марьяну уже шёл Андрэ, чтоб забрать парня. Чтобы не подвести французов-плотников, Андрэ так никому и не признался, где был Марьян. Когда оба вернулись к малярам, Николай радостно изрёк:

– Я же вам говорил, что наш Марьян родился в рубашке!

С того дня с лёгкой руки Николая все в команде говорили, что Дмитрий родился в рубашке.

После того, как Дмитрий выспался под опилками, он впервые за всё время своего пребывания в концлагерях не сразу уснул. Все товарищи вокруг спали. Но сон узников был скорее состоянием забытья, чем отдыхом. Сна всегда не хватало, измождённые тела и души не успевали получить достаточного отдыха.

Дмитрий лежал среди спящих маляров с открытыми глазами. Впервые он слышал, как спят его «коллеги» по неволе: стоны, скрежет зубов, ругань и обрывки фраз на родных языках, тяжёлые вздохи. Парень закрыл глаза и начал вспоминать родных и друзей, оставленных в Гуляйполе – городке, который теперь был словно на иной планете, в другом краю Солнечной системы, а, может, и ещё дальше.

Из глубин памяти всплыла его родная мать Оксана. Вот он ещё трёхлетний, а она – молодая, стройная, весёлая. Мама открыла свой большой чёрный сундук, в котором хранилось её приданое, и стала туда складывать бельё. На крышке сундука надпись, которую Митя прочитал позже, уже будучи школьником: «Мебельно-столярная и сундучная мастерская А.Тираспольского. Гуляйполе, дом Чорнова, рядом с аптекой». Возле надписи были приклеены смешные фантики из-под конфет с шутливыми подписями типа «Осторожно шали – кошку не зли» или «Шпрехен зи дейч, Иван Андреич?»

Внимание Мити привлекла картинка с двумя нарисованными детьми: один мальчик что-то шепчет на ухо другому, стоящему очень близко.

– А что этот мальчик ему говорит?

– Свой секрет, – ответила мама.

– А что такое секрет?

– Это когда двое договорятся не рассказывать что-то тайное другим. Вот мы с тобой знаем, что я кладу в сундук. Если никому не скажем об этом, это и будет наш секрет. Ясно?

– Ясно.

За воспоминаниями о матери к Дмитрию и пришёл сон...

 

На следующий день Павла Дмитриевича пришёл навестить его земляк из Царичанского района на Днепропетровшине. Рассказывая о событиях на апельплаце, Павел Дмитриевич заметил, что Дмитрий уже во второй раз спас ему жизнь.

Этот мужчина заинтересовался судьбой Дмитрия. Как земляк у земляка, начал осторожно спрашивать о его довоенной жизни.

– Когда ты родился?

– Я – 1925 года рождения.

– А какого числа и месяца?

– Точно не знаю. Отец говорил, что я родился поздней осенью, на Дмитрия. Поэтому меня так и назвали – Дмитрий.

– Так ты не знаешь точную дату своего рождения? – удивился земляк.

– Нет, не знаю. Моя мать умерла, когда мне было три года. А отец точно не знал, на какой именно день выпадает праздник Дмитрия. И метрика моя куда-то задевалась. До 19 лет дожил, а собственного дня рождения точно и не знаю!

На этом общение с земляком «отца» не закончилось. Через полчаса он опять пришёл к малярам и позвал Дмитрия в свой блок. Там он познакомил парня с одним из узников, который хорошо знал, когда отмечаются все религиозные праздники. Этот мужчина посоветовал юноше хорошо запомнить дату 8 ноября, на которую по православному календарю приходится праздник Дмитрия.

– Точная дата рождения тебе ещё пригодится, если посчастливится освободиться из концлагеря. Надо же будет восстановить документы – заметил он.

Дмитрий имел слабую надежду на освобождение. И всё же она у него была. Словно живая ниточка, она связывала всех заключённых с желанной свободой и не давала падать в беспросветное, всепоглощающее отчаяние. А ещё помогало держаться надёжное дружеское плечо таких, как чех Франек, француз Андрэ, русский Николай, украинец Павел Дмитриевич, брат по духу Леонид...

 

13. Герои движения Сопротивления не сдались

Через день после чудовищной блокшперы, «русишен» и другие узники увидели тех же 57 заключённых, которые под пытками, несмотря на все старания фашистов, не выдали никого из своих единомышленников и не подставили под удар в порыве человеческой слабости невинных.

В разгар смены в туннеле неожиданно приказали остановить работу. Всех узников согнали в одно место возле железнодорожной колеи, по которой двигался на платформе мощный подъёмный кран.

Уже издали Дмитрий и его товарищи заметили, что на исполинской стреле крана что-то висело. Когда он приблизился, все рассмотрели подвешенную к стреле рейку из железа, к которой был приварен целый ряд крючков, а к ним – привязаны петли. Эти петли грозно проплыли над головами заключённых в глубь туннеля. Потом кран вернулся назад и остановился посреди узников.

Собравшимся приказали освободить место под этим металлическим чудовищем. К крану привели 57 узников-антифашистов под конвоем бандитов и солдат СС. У всех несчастных были завязаны сзади руки, а ко ртам привязаны палочки – возможно, потому, что нацисты боялись последних слов, которые перед смертью могли сказать несломленные, сильные духом герои. Жертвы еле держались на ногах: на них были видны многочисленные следы продолжительных нечеловеческих пыток.

В Доре был свой «мастер заплечных дел». Он «добросовестно» исполнял свои чёрные обязанности. Палач с бесовской проворностью набросил петли на шеи всех осуждённых.

Далее выступил сам комендант лагеря:

– Эти заключённые будут казнены сейчас на ваших глазах за то, что собирались подорвать завод вместе со всеми нами!

Дмитрий подумал: «Гляди-ка, вот вы когда вспомнили и о нас! Можно подумать, что вы пожалели узников. Сами же первые и боитесь взлететь на воздух вместе со своим каторжным заводом!»

Кран почти моментально поднял вверх рейку с казнёнными и некоторое время так постоял. А узникам-зрителям приказали смотреть на повешенных. Тех заключённых, у кого нервы не могли выдержать это чудовищное зрелище, надсмотрщики били кнутами.

Так гитлеровцы расправились с представителями этой мужественной подрывной группы узников-антифашистов Доры. Сцена повешения, конечно же, угнетающе подействовала на её подневольных свидетелей. Но была в ней и обнадёживающая сторона: узники убедились, что дух антифашистов не сломлен и нацисты никогда не смогут господствовать абсолютно спокойно даже в концлагере – ведь и здесь борцы за свободу продолжают действовать, несмотря на все меры по их уничтожению.

 

Подпольная организация узников Бухенвальда, а затем и Доры возникла в противовес просатанинскому режиму с его неимоверным унижением всего человеческого, насилием, цинизмом и поставленным на конвейер процессом выжимания из людей до последней капли их жизненной силы. Сопротивление осуществлялось в самых разнообразных формах: от перерыва в работе, когда бдительность эсэсовцев почему-то где-то ослабевала, и до организованного саботажа, проводимого целыми рабочими командами; от информации, передаваемой шепотом, и до совещаний интернационального лагерного комитета, а также боевой подготовки антифашистских военных организаций.

Развитие движения Сопротивления в Бухенвальде учёные-историки условно разделяют на три этапа.

 

Первый этап: с июля 1937 года до начала войны в 1939 году – период строительства лагеря. В ходе борьбы в лагере создаётся подпольное руководство немецких коммунистов.

Второй этап: от начала войны в 1939 году до конца 1941 года. В Бухенвальд поступают немцы (жертвы массовых арестов осени 1939 года) и иностранцы. Немецкие коммунисты-подпольщики начинают с ними сотрудничать. Эсэсовцы пытаются любой ценой вытеснить политических заключённых с занимаемых ими должностей внутри концлагеря и заменить их профессиональными преступниками. Но до конца сделать это не удаётся благодаря слаженности действий, упорству и находчивости политических заключённых.

Третий этап: с лета 1942 года до апреля 1945 года. Число членов организации увеличивается, образуются внешние команды в филиалах Бухенвальда. Создаются Интернациональный лагерный комитет и национальные комитеты, руководящие борьбой против террора СС, а также координирующие саботажи на военном производстве. Организуется взаимная поддержка заключённых всех национальностей. Интернациональная военная организация добывает оружие. Период заканчивается борьбой за отсрочку эвакуации Бухенвальда и освобождением узников своими силами.

 

Ядром и движущей силой интернациональной организации стали немецкие антифашисты – коммунисты и социал-демократы. Христиане, члены секты «Исследователи Библии» тоже бесстрашно боролись за свои убеждения, но их протест носил индивидуальный, бессистемный характер.

Очень важно, что во время великой опасности людей разных национальностей объединило убеждение в том, что лишь совместная борьба принесёт свободу. Гуманизм восторжествовал над фашизмом.

Нетрудно проявлять солидарность в мирное время, изредка помогая нуждающимся деньгами, имуществом. Гораздо более высокое чувство солидарности было проявлено в нелегальной антифашистской борьбе: здесь ставили на карту здоровье и саму жизнь ради облегчения существования или спасения своего товарища-узника, пусть он так и останется незнакомым тебе или даже не узнает, что кто-то рисковал собой, чтоб, оставшись в тени, помочь ему в трудную минуту. Жизнь человека – то, что является самым дорогим для практически всех людей, не преданных какой-либо великой и высокой идее; жизнь, которую пытались полностью обесценить служители изуверской системы фашизма – жизнь была той малой лептой из Библии, которую имел каждый заключённый и которую он самоотверженно жертвовал ради спасения ближнего, страдающего в этот момент больше, чем он сам.

СС постоянно пыталась разложить нелегальную организацию с помощью провокаторов и шпионов. Но выследить подпольщиков и подтвердить, что это именно они, ей так и не удалось. Не осталось и, скорее всего, вообще и не было никаких исходящих от СС документов о движении Сопротивления в Бухенвальде.

Стараясь любыми возможными средствами облегчить жизнь самых слабых из узников, подпольщики нелегально способствовали их переводу в команды с более лёгким трудом, или же подальше от особо жестоких капо. Центром Сопротивления стал лазарет. Здесь могли по необходимости даже спасти из транспортов уничтожения, присвоив живым номера и фамилии умерших. Помогали в первую очередь самым нуждающимся узникам едой, одеждой, обувью, лечили втайне от СС.

Огромным вкладом в Победу является организованный в концлагерях саботаж военного производства. Квалифицированных специалистов подпольщики старались отправить в команды, не связанные с производством оружия. Если же такие узники и попадали на работу по специальности, то они проявляли свою квалификацию для изготовления многих заказов эсэсовцев личного характера: шкатулок, люстр, пепельниц, письменных приборов, всякого рода сувениров. При этом они старались затратить на изделия как можно больше металла и других ценных материалов, работали подольше. Нередко оказывалось, что красивая люстра весом в центнер ставилась в угол, потому что архитектор, строивший виллу эсэсовцу, исходил при заказе люстры из заведомо неправильных расчётов. Узники с понимающей усмешкой приступали к изготовлению новой люстры.

В 1943 году этот период «художественного ремесла» прекращается, эсэсовцам, этой самозванной элите немецкого народа, теперь приходится прятать такие личные заказы от начальства: после битвы под Сталинградом заключённых стали активнее использовать на военных заводах. Но и тут не обходилось без разного рода вредительств со стороны узников...

 

Уже после Победы мир узнал имена многих активистов Сопротивления. Вот только некоторые из них:

- австрийцы Густав Вегерер, Отто Горн, Курт Гарднер;

- бельгийцы Анри Глинёр, Марсель Линье, Жорж Эббелинг, Сэм Горсенс;

- болгарин Лилов;

- итальянцы Доминико Чуфоли, Ренато Бертолини;

- немцы Вальтер Штекер, Тео Нейбауэр, Альберт Кунце, Эрнст Буссе, Николай Кюнг;

- поляк Генрик Соколак;

- русские Николай Симаков, Павел Бабкин, Степан Бакланов;

- украинцы Павло Лысенко, Васыль Азаров, Адам Васильчук, Иван Ногаец;

- французы Эжен Тома, Марсель Поль, Андре Мари, Фредерик Мане;

- чех Кветослав Иннеман;

- югославы Ян Ранцингер, Азиз Колудер, Эмиль Лихтенберг и многие другие.

 

Совместная тяжёлая жизнь, работа, перенесённые ужасы, мучения, издевательства ещё более укрепили братские узы солидарности, дружбы между всеми узниками разных национальностей.

 

Часть третья

Канун Победы

 

1. Снова в «телячьем» вагоне

Прошла зима. Дмитрий дождался весны 1945 года. Новые узники приносили свежие новости о ходе войны. Где-то совсем близко «наши». Посчастливится ли их увидеть? Что ждёт узников? Немецкое командование начало принимать меры, чтобы в случае поражения Германии «носители военной тайны рейха», превращённые им в рабов, не имели возможности встретиться со своими освободителями, раскрыть их секреты и подтвердить целую цепь преступлений против рода человеческого.

В марте большой транспорт заключённых был выведен из Доры. Когда узников команды «В.1.О.» загоняли в «телячий» вагон, эсэсовцы приказали одному остаться. Это был «отец» Дмитрия. Юноше было очень горько разлучаться с Павлом Дмитриевичем. Но никто не мог ничего поделать против воли эсэсовцев. Возможно, немцы остерегались посылать в дорогу бывалого человека, который мог бы организовать побег. Парню так и не удалось что-либо узнать о судьбе оставленного в Доре «отца».

Через девять суток поистине адской дороги, без какой бы то ни было еды и без единой капли воды, узников наконец-то привезли в концлагерь Равенсбрюк. Это был филиал Бухенвальда для женщин-узниц. Из 21 узника-маляра из СССР, выдержавшего все мытарства по кругам преисподней Доры, в ужасной дороге в Равенсбрюк выжило только шесть человек: остальные умерли от жажды, голода, тесноты.

И на этот раз Дмитрий не помнил конца поездки в вагоне. Когда пришёл в себя, понял, что лежит в каком-то тёмном помещении, где виднелись только еле заметные очертания окна. Была ночь. Он почувствовал во рту кусочек хлеба, который неизвестно кто ему дал, вернее, вложил в рот. Прожевать этот хлеб парень долго не мог: во рту так пересохло за девять суток вынужденного сухого поста, что не осталось и капельки слюны. Собрав свои последние силы, ещё теплившиеся в изнурённом теле, Дмитрий медленно разжевал хлеб и кое-как проглотил его. В кармане своего мантеля нашёл ещё один кусочек хлеба и тоже медленно его съел. Какая же добрая душа поделилась с ним своим хлебом? Вопрос этот для юноши так и остался без ответа.

Наконец рассвело. Парень понял, что лежит в бараке лагеря. Увидел Николая-уральца, сидящего на полу и медленно раскачивающегося вперёд-назад. Напрягая силы, юноша подполз к Николаю и спросил:

– Кто дал нам хлеб?

Николай этого не знал, ничего не помнил и сам еле-еле держался на ногах.

Этим утром новички получили по 0,5 литра баланды. Им дали посуду – всю свою старую узники растеряли в дороге. Еду же им пожертвовали женщины-узницы Равенсбрюка из своих личных пайков на этот день: руководство концлагеря совершенно не собиралось кормить новоприбывших. Эти же женщины ночью переносили истощённых мужчин в барак. Дмитрий был тогда без сознания и ничего не помнил.

Кроме Николая Дмитрий встретил здесь ещё четырёх «русишен» из бывшей команды «В.1.О.». Живыми оказались Леонид из Ростова, запорожцы Николай и Иван, а также Николай из города Лубны на Полтавщине, которому однажды эсэсовец сонному выбил кнутом глаз. Эти шесть уцелевших маляров-»русишен» держались вместе и слушали советы опытного уральца, который и в дальнейшем не раз помог им вырваться из тисков фрау Смерти.

 

2. Николай-уралец опять спасает побратимов

В Равенсбрюк приходили посылки с едой от американского Общества Красного Креста. Они спасли жизнь не одному узнику в годы войны. Руководство Равенсбрюка выдало позже каждому вновь прибывшему из Доры по одной такой посылке весом в 5 кг.

В первый день своего пребывания в женском концлагере в послеобеденное время по одной такой посылке получили и маляры. Николай-уралец посоветовал всем собраться вместе возле крана с водой и там раскрыть посылки. Когда все шестеро ослабленных маляров сползлись к крану, то раскрыли передачу из Америки и увидели, что там много жиров. Заметив это, Николай серьёзно сказал:

– Э, ребята! Много есть нельзя! Ешьте все по капельке и на время закрывайте свои посылки.

– Ты что, Николай?! Мы же так отощали в дороге, надо хорошо поесть!

Николай, предвидя то, что в одиночку было бы намного трудней каждому преодолеть соблазн наесться сразу и досыта, спокойно объяснил:

– Посмотрите на часы на воротах лагеря. Сейчас три часа дня. Мы немного поедим сейчас, а через два часа опять раскроем посылки и ещё чего-нибудь немного поедим. Если сразу наесться много, то может быть заворот кишок.

Маляры согласились сделать так, как советовал Николай-уралец, и это помогло им избежать болезни или мучительной смерти. Так Николай уже в который раз спас жизнь друзьям умным советом. Правильно говорят, что лучше с умным потерять, чем с дураком что-то найти: умный будет думать над тем, как сообща, совместными усилиями найти выход из критической ситуации, а дурак может (в силу своего недалёкого ума) навредить даже тогда, когда всё, казалось бы, складывается хорошо.

На следующий день почти все другие узники этого блока погибли или от заворота кишок, или от дизентерии, что вскоре вспыхнула. И это всего лишь за несколько дней до падения нацистского режима, находясь в каких-то двух-трёх шагах от такой долгожданной свободы! Под тяжестью свалившегося на них нового испытания люди забыли о старой истине, что когда слишком хорошо, – это тоже плохо, потому что ситуацию в свои руки берёт враг рода человеческого – страсть. Преждевременно расслабившись и поддавшись влиянию низшей части своего существа, люди умирали в страшных муках. А ведь они могли бы избежать новой опасности, если бы, подобно малярам, проявили человеческое самообладание и взяли под контроль свои страсти.

Умирающим узникам никто помощи не оказывал. Лагерное руководство словно и не видело того, что творилось за колючей проволокой, отгородившей два барака для мужчин. Переступившие через всё человеческое, нелюди-фашисты только выдавали следующие посылки тем немногим, кто остался жив в этом водовороте людских страданий.

Всего Дмитрий в Равенсбрюке получил семь таких посылок. В каждую посылку кроме продуктов были положены по пачке сигарет “Cammel”. Так как юноша не курил, он обменял сигареты на баночки сыра из посылок узников-чехов, прибывших немного позже, но которые были здоровее узников из Доры: возможно, у них была легче дорога.

Постепенно все шестеро товарищей поднялись на ноги. На работу никого не посылали, а просто оставили на произвол судьбы: боящимся потерять свои шкуры нацистам было явно уже не до узников. Никто из заключённых не знал, что ждёт впереди их исстрадавшиеся тела и души. Всем своим нутром все ощущали, что фронт становится с каждым днём всё ближе и ближе, поэтому надеялись на освобождение. А благодарность своему спасителю с Урала и активистам Общества Красного Креста за посылки в голодные дни Второй мировой войны Дмитрий Савченко сберёг в своём сердце на всю жизнь...

 

3. Тринадцать картофелин

26 апреля 1945 года началась эвакуация всего лагеря. Сначала разделили на сотни и выгнали из Равенсбрюка всех узников-мужчин. Каждая сотня была окружена солдатами СС с овчарками. Когда колонна проходила через ворота лагеря, узникам выдавали на каждые 5 человек по одной посылке американского Общества Красного Креста весом 5 кг и по одной посылке Общества Красного Креста Франции весом 3 кг.

Когда мужские сотни были выведены за пределы лагеря, сделали остановку. Мужчины поделили еду и стали ожидать подхода остальных. Теперь погнали узников-женщин. После вся колонна двинулась пешком. Если кто-либо не мог идти сам, эсэсовцы пристреливали...

 

Узники шли больше недели. Ночами спали на обочине дороги, лежа в таком же порядке, как и шли. Никто не имел права переходить в другие сотни. Охранники могли отдохнуть, менялись. Некоторые ехали на мотоциклах или машинах. А узники гибли один за другим в этом нескончаемом марше смерти. Никто даже не знал, куда немцы девали трупы загубленных ими в дороге. Еда из посылок давно закончилась. Мучили голод, жажда, смертельная усталость...

Фашисты гнали рабов подальше от фронта. Траектория движения колонны складывалась из сплошных извилин и петель. Эсэсовцы, как настоящие вампиры, хотели посильнее измотать узников: чёрный орден СС всегда стремился как можно больше выкачать психической энергии из своих жертв, используя для этого любую возможность. Просто пристрелить человека было малоэффективно. Отток психоэнергии значительно усиливался, если кроме мук человек постоянно испытывал и сильный страх, в прямом смысле поглощающий всю его душу. Если же жертва погибала с не сломленной, до конца противостоящей мучителям волей, то её душа оставалась свободной. Это прямо бесило этих нелюдей, потому что тогда они упускали из своих грязных лап жертву, и на них со временем шёл так называемый возвратный кармический удар.

 

1 мая 1945 года произошло событие, которое впечаталось в память Дмитрия на всю оставшуюся жизнь. Двигаясь по дороге, голодные узники заметили возле дороги три больших бурта. Возле них стояла девушка-украинка из числа остарбайтеров. Мужчины спросили её:

– А что здесь спрятано в буртах?

– Картошка, – ответила девушка.

Услышав о картошке, голодающие заключённые бросились на эти бурты: голод победил страх быть расстрелянным охранником. Дмитрий побежал вместе с другими. Ему посчастливилось приблизиться к тому краю бурта, где узники уже разрыли землю и выбирали клубни. Юноша успел бросить за пазуху нижней сорочки несколько картофелин, а дальше уже ничего не смог сделать, потому что на него навалились узники, бежавшие сзади его.

Когда парень наконец-то выбрался из-под навалившихся на него, то увидел ужасное зрелище. Эсэсовцы буквально поливали из автоматов людей на буртах дождём из пуль. К счастью Дмитрия, он заметил, что вблизи от него стоял солдат, вставляющий новый магазин в свой автомат. Юноша побежал прямо на него, а потом выскочил на дорогу.

Друзья уже все были в колонне. За картошкой бегали ещё двое, но им пришлось вернуться ни с чем: началась стрельба, и они ничего не успели схватить. Остальные же просто ждали. Дмитрий вытянул картофелины и начал делить. Вышло по две картофелины на каждого из пятерых. Осталось ещё 3, которые товарищи сказали, чтоб их ел сам Дмитрий – ведь он добывал картофель, рискуя жизнью, a три клубня на пятерых делить всё равно неудобно.

– Так это я «чёртову дюжину» принёс. Может, к несчастью?

Тут узники заметили, что не все оставшиеся в живых под ливнем пуль у буртов вернулись в колонну. Часть из этих уцелевших заключённых убегала вниз, к балке. Оставшиеся в колонне узники удивлялись, что нацисты не кинулись перехватывать убегавших, а насмешливо за ними наблюдали. Колонна стояла, двигаться не разрешали: эсэсовцы решили устроить себе весёленькое зрелище. Когда убегающие приблизились к балке, оттуда их встретили огнём автоматов притаившиеся там фашисты из предусмотрительно державшейся – втайне от узников – ещё одной линии охраны. Всех беглецов очень быстро уничтожили. А на бурте с картофелем вместе с трупами расстрелянных заключенных лежало и тело убитой девушки из Украины...

 

4. История немки Хильды

Ряды узников из-за происшедшей у буртов трагедии так поредели, что охрана была вынуждена перестроить колонну. При этом из шестёрки сдружившихся маляров-»русишен» забрали Леонида – самого близкого друга Дмитрия. Он попал в совсем другую сотню, которую погнали далеко вперёд.

Дмитрия, его четырёх товарищей и ещё двух мужчин из другой команды отправили в женскую сотню, идущую почти в хвосте колонны.

Наконец перестроенная колонна двинулась дальше по дороге. Немного впереди Дмитрия среди женщин шла молодая немка. Она привлекла к себе всеобщее внимание узников, ведь до этого они не встречали в концлагерях молодых немцев, разве что уголовных преступников. Но это были, как правило, немцы намного старше по возрасту, чем эта девушка. Мужчина из другой команды Доры спросил у неё:

– А за что же это Гитлер посадил в концлагерь такую молодую немку?

Девушка повернулась к нему и ответила:

– За такого красавца, как ты!

Её шутка немного подняла людям настроение. Все заключённые были действительно «красавцами»: щедро разукрашенные побоями эсэсовцев, они светили синяками, шишками, распухшими местами, были оборванные, грязные, измученные голодом и многодневным маршем. Этот мужчина искренне спросил:

– А где же твой красавец?

Девушка не сразу ответила. Женщины-узницы стали просить её рассказать всем свою историю.

Эту сотню охраняли не только эсэсовцы-мужчины, но и две женщины, шедшие с двух разных сторон колонны. Они молчали. Не стали перебивать девушку и тогда, когда она начала говорить. Все в рядах, находящихся недалеко от девушки, смогли выслушать её рассказ.

– Меня зовут Хильдой. Я дочь одного бауэра. У нас работал молодой остарбайтер из Украины, из города Николаева. Его звали Игорем. Он был очень красивым: высокий, стройный. Сначала он мне просто понравился. А затем мы оба полюбили друг друга.

Хильда немного помолчала, а затем продолжила:

– А через некоторое время с восточного фронта вернулся мой родной брат. Из-за своего фанатизма он потерял на войне руку, но так ничего и не понял. В общем, такой же идиот, как и эти эсэсовцы, которые нас сейчас охраняют, – выпалила неожиданно Хильда.

Узники напряглись, боясь, что девушку накажут за длинный язык. Но охранники её слова непонятно почему проглотили молча. Может, у них наступало прозрение, и идеи одержимого фюрера им были уже не так дороги, как прежде? Они тоже ничего не знали о своём будущем, и каждый думал о своей судьбе и судьбе нации, возомнившей себя выше всех других народов и самовольно взявшей на себя право их порабощать. А может, Хильду не тронули потому, что она была немкой и имела брата-нациста?

Девушка продолжала рассказ. Оказалось, что брат избил Игоря, узнав о его любовной связи с Хильдой, и запретил им встречаться. Но Хильду с Игорем это не остановило. Тогда братец опять избил Игоря и заявил на парня в полицию. Игоря арестовали и бросили в тюрьму. Хильда подала письменный протест и ... сама оказалась за решёткой.

В тюрьме девушка подала начальству ещё один письменный протест. На этот раз обоих влюблённых вывели во двор тюрьмы. На глазах Хильды Игоря повесили. А затем её саму отправили в Равенсбрюк. Но даже расправа ненавистных нацистов над ставшим самым близким человеком не сломила дух поднявшейся силой своей любви над национальными и идеологическими ограничениями Хильды. И она абсолютно не скрывала своей жгучей антипатии к Гитлеру и его слугам. Немецкая девушка заслужила настоящее уважение узников разных национальностей своей смелостью и верностью любви.

Такую историю услышал Дмитрий за восемь дней до Великой Победы.

 

5. Миг освобождения омрачён

3 мая 1945 года колонна узников пересекла город Пархим на севере Германии. Когда колонна оказалась уже за городом, то охранники просто пренебрегли своими обязанностями и бросили заключённых. Они спасали собственные шкуры: по Пархиму уже стреляла советская артиллерия.

Дмитрий и его побратимы-узники стали свидетелями отступления немецкой части. Колонна узников разбрелась возле леса. Они все вместе залегли под железнодорожной насыпью, спасаясь от артобстрела. Над головами свистели пули, слышались взрывы, падали сверху сбитые сосновые ветви. Отступающим немцам было уже совершенно не до узников – они мчались мимо них в лес.

Даже не сразу поверилось, что Пархим теперь заняли «свои» и узники, заложники смерти наконец-то стали свободными. Недалеко в лесу оказался лагерь советских военнопленных, и «русишен» пошли к ним. Выяснилось, что фашисты бросили лагерь уже двое суток тому назад и сбежали. А на 20 километров дальше в глубь леса было расположено захваченное американцами немецкое село.

По дороге в лагерь двигался обоз. В лагерь на коне примчался старшина Советской Армии. Он провёл краткий митинг, объявил узников и пленных свободными. Дал несколько советов.

– А теперь все идите в Пархим. Сами ищите себе квартиры, побеспокойтесь о еде, одежде, лекарствах.

Вскоре Дмитрий со своими четырьмя товарищами был в городе. Леонида так и не нашли. Поселились все пять выживших маляров-»русишен» в одной немецкой семье, где были хозяин, его жена и дочь.

Когда узники помылись, хозяин всем дал нижнее бельё. Жена и дочка приготовили пищу. Ели все вместе. Не верилось, что всё это происходило на самом деле, что они свободны!

Беспокоило отсутствие документов. Решили искать встречи с комендантом Пархима, чтобы определиться в дальнейших действиях. Пришлось в поисках решения своей судьбы трое суток прожить в этой семье. Николай-уралец наконец рассказал правду, что он бывший офицер.

Дмитрий всё время думал о своём друге Леоніде, расспрашивал у всех бывших узников, не видел ли кто его. Всё прояснилось четвёртого мая в Пархиме, когда встретил двух земляков из города Пологи Запорожской области. В Доре они часто общались, эти ребята хорошо знали и Леонида.

– Никак не могу отыскать своего Лео. Вы его не видели случайно? – спросил Дмитрий.

Пологовцы медлили с ответом, переглянулись между собой, пригорюнились. Юноша почувствовал, что с его Лео что-то неладно.

– Ты уже не сможешь его найти, – прозвучало как жестокий приговор в ушах парня.

– Как не смогу?!

– Мы были с ним в одной сотне. Он попал к нам в новую перестроенную колонну после побоища на буртах картошки. Мы видели, как Лёня постоянно оглядывался назад, видно, хотел увидеть друзей. А потом вообще вышел из шеренги в сторону и повернулся назад. В этот момент эсэсовец дважды выстрелил в него и убил. Труп Леонида лежал справа по ходу колонны.

– Я же шёл в последней пятёрке крайним справа. Выходит, я прошёл мимо тела Лео и не обратил на него внимания?! В это время я внимательно слушал историю Хильды...

 

После скорбной вести пологовцев радость Победы для Дмитрия сильно омрачилась. Он застыл в каком-то оцепенении и так просидел в центре Пархима целых полдня, пока его не забрали искавшие его повсюду друзья. Пологовцы уже рассказали им обо всём и указали место, где виделись с парнем. Они тоже были огорчены. А Николай-уралец заметил:

– Благодари, Марьян, Хильду! Это она тогда отвлекла тебя, и хорошо, что ты не заметил убитого Лео!

Это было правдой: если бы юноша увидел труп друга, вряд ли смог бы удержаться, чтобы не кинуться к нему и не быть тоже застреленным одним из выродков-эсэсовцев. Мысли о Леониде не давали ему покоя.

 

Леонид, Лёня! Может ли уложиться такое в голове: пройти человеку через ад четырёх концлагерей и погибнуть в самый канун Победы?! В Бухенвальде им выдали соседние номера: у Дмитрия – 12618, а у Леонида – 12617. Перед глазами парня проплывали сцены их общей жизни в фашистской преисподней. Может ли человек перенести такие неимоверные трудности без верного друга?! Лео, Лео, прощай навеки!.. Ты погиб с мыслью о друзьях, от которых тебя оторвали. Ты хотел их видеть, быть рядом, чтобы вместе пройти остаток пути к Победе! Ты слишком рано забыл об опасности. Забыл, что твоя жизнь важна для друзей и не имеет никакой цены в глазах надзирателя, привыкшего выполнять работу палача.

Леонид! Ты не будешь лежать на обочине дороги в далёкой чужбине! Ты навсегда остался в сердцах друзей, которые любили тебя, и которых искренне любил ты! Беспощадный бог времени Кронос будет не в силах стереть память о тебе – достойном сыне украинского народа – из души преданного тебе гуляйпольца Дмитрия. Не забыть ему и во снах, как вы вместе делили все тяготы мытарств по времени и местам одного из самых ужасных феноменов истории двадцатого века. Вас навсегда породнило в концлагерях то, что вы вместе много месяцев подряд тяжело работали, рядом спали, ели, делили пополам великое горе и маленькие радости, лечили и утешали друг друга. Вы проросли в душах один у другого. Ваша дружба закалилась сильнее любой стали в испытаниях, где каждый день весил больше года жизни в обычных условиях.

 

 

Снова на родной земле

(Вместо эпилога)

Так и не дождались бывшие узники ужасной Доры коменданта Пархима. Вскоре советские офицеры забрали их в 222-й полевой запасный полк. Всех распределили по отдельным взводам. Теперь Дмитрий стал новобранцем в армии. Юноша уже больше ни разу в жизни не увидел своих четырёх друзей, попавших в другие взвода.

После пережитых нечеловеческих испытаний парень был очень сильно истощён: при росте 176 см он весил 42 кг. Но постепенно Дмитрий стал как возвращаться в нормальное состояние, набирая вес и силы., так одновременно и познавать секреты службы пулемётчика.

После проверки анкетных данных Дмитрий 6 июня 1945 года принял воинскую присягу. Сначала он служил возле демаркационной линии на реке Эльбе. На противоположном берегу реки находились английские войска. Вскоре эту войсковую часть расформировали. В составе нового взвода другой гвардейской части Дмитрий продолжил служить уже на самой демаркационной линии на Эльбе, так как советские войска стали занимать часть территории на противоположном берегу этой знаменитой реки.

Два года Дмитрий Савченко прослужил в ГДР, а потом ещё один год в Литве. Только в 1948 году он опять увидел родное Гуляйполе. Наверное, само Провидение подсказало юноше, что писать родственникам письма или приехать в родной город раньше определённого срока – опасно: как потом он узнал, многих из бывших пленников фашизма Родина направила уже в советские лагеря, и далеко не каждому довелось возвратиться из них, второго плена, к себе домой.

Из Казахстана были возвращены эвакуированные туда в начале войны архивные документы, в том числе и метрики Дмитрия. Данные в заявлении юноши на получение паспорта совпали с данными документа о его рождении. Дмитрий с благодарностью вспоминал того узника Доры, который ему помог уточнить дату рождения, ориентируясь на праздник великомученика Димитрия Солунского – 8 ноября (в Советском Союзе религия преследовалась, и мало кто из людей знал, когда именно отмечаются какие церковные праздники). Вскоре парень получил паспорт и военный билет...

 

Родственники и друзья уже не надеялись увидеть бывшего узника живым. Все воспринимали его появление в Гуляйполе как возвращение «с того света». По сути, так оно и было.

Сестричка Маня так и не смогла дождаться брата: подорвалась в поле на вражеской мине, когда пахали на коровах. Отец Дмитрия, Павел Павлович Савченко, прошёл фронтовыми дорогами в качестве миномётчика до самого Берлина, имел много боевых наград, отличился при освобождении Праги.

Дмитрий убедился, что не зря не решался сообщить родным в письме до приезда о том, что жив. Ему не хотелось чем-либо навредить семье: он догадывался, что к тем, кто возвращается из немецкого рабства, чиновники будут относиться, мягко говоря, предвзято. Эту предвзятость он почувствовал и сам с первого же приёма в Гуляйпольском военкомате: его сразу же обвинили в том, что был в Германии. Потребовали в дальнейшем в государственных учреждениях самому первым докладывать начальству о пребывании в концлагерях в годы войны.

А ещё неприятно поразили две большущие очереди – и это в маленьком украинском городке с населением меньше, чем в 15 тысяч (!) – в сберкассы: и его, и других вернувшихся из немецкой неволи людей работники военкомата заставили каждого заплатить по 25 рублей штрафа за то, что попали в Германию!!! Что и говорить, достойная встреча строителями светлого будущего своих соотечественников, на чью долю во многом по вине самого же правительства выпало заживо опуститься в ад.

Дмитрий устроился на работу мотористом в артель «Красный металлист», ставшую в 1954 году государственным заводом сельхозмашин. Тогда там выпускали ременные нефтевые моторы для качания воды мощностью 25 конских сил, вилы для огородов, кухонные ножи и другое.

А с 1957 по 1985 годы, до самого выхода на пенсию, Дмитрий Павлович работал вырубщиком низа обуви в закройно-штамповочном цехе Гуляйпольской обувной фабрикой. За добросовестный труд получил медаль «За трудовое отличие», ряд почётных грамот и званий («Мастер золотые руки», «Ударник коммунистического труда» и другие). Неоднократно его фото помещали на районной Доске почёта, был наставником молодёжи.

Убеждённый в том, что обо всём пережитом людьми во время войны должны узнать потомки, Дмитрий Павлович часто выступал перед школьниками, молодёжью. О пережитом в годы своей многострадальной юности и он, и его жена Раиса Ивановна (девичья фамилия Филипченко), которая девушкой была вывезена на принудительные работы в Австрию (недалеко от города Аппетлона), рассказывают своим детям и внукам.

Дмитрий Павлович – отец двух дочерей и двух сынов: Любови, Сергея, Анатолия, Ольги; дедушка внуков: Андрея, Алёнки, Людмилы, Яны, Саши, Богдана. А его первую правнучку назвали красивым славянским именем Надежда.

Пусть надежда на то, что люди научатся извлекать пользу из горького опыта прошлых поколений, и меньше будут повторять ошибки прошлого, надежда на лучшее будущее Земли и человечества никогда не гаснет в сердце каждого из нас и воплощается в реальность. Пусть и дальше растёт и крепнет дерево рода, как дуб-красавец в огороде моих родителей, которого испытания судьбы только ещё больше закаляют!

 

г. Бердянск, 17.09.2001, пн.